Книга Граница. Таежный роман. Солдаты - Алексей Зернов

Голощекин не мог представить себе, как можно к ней подступиться. Она его не боялась. Более того, испытывала к нему явную неприязнь, и на семейные посиделки со своими закадычными подружками соглашалась, очевидно, только для того, чтобы не обидеть Марину. Если Голощекин подкатится к ней с недвусмысленным предложением, она просто пошлет его. И дело тут не в его неумении обольстить женщину — Голощекин мог уговорить любую, и неудач на этом поприще не терпел ни разу. Но умение уговорить любую женщину заключается, в частности, в том, чтобы верно и сразу определить, выражаясь по-папиному, слабое место. А у Галины слабое место одно — Жгут.

Так что круг замыкается. Ну еще бы! Муж и жена — одна сатана, два сапога пара и так далее.

Ладно, тогда Жгут. До денег он нежаден — это плохо. Но деньги ему нужны — это хорошо. А кому они не нужны? Вопрос только в том — сколько. Это зависит как от потребностей, так и от элементарного воображения. Если у человека предел мечтаний — кособокая изба в три окна, бутылка по субботам и свиная колбаса по праздникам, тогда, конечно, ничего не попишешь. Но если у него есть хоть капля воображения, из этой капли достаточно легко сделать небольшой, весело журчащий ручеек.

У Жгута воображение есть. И цель у него есть — убраться отсюда, к чертовой матери. Просто так его не комиссуют, даже мечтать незачем. Но можно пообещать. Можно намекнуть на связи в штабе округа, а то и выше. Объяснить, что задаром, разумеется, никто персоной Жгута заниматься не будет, только за интерес. Притом интерес немаленький. На копеечных ставках не разбогатеешь, значит, надо подсуетиться в каком-нибудь другом деле.

И, пока он будет думать, прямо сразу же, по горячему, начинать ковать. Жена у тебя красивая баба, молодая, разве ей здесь место? Она на тебя не надышится, а что ты ей взамен? Казенную квартиру, швейную машину? Да разве ж это все, чего она достойна? Ну посуди: ей, молодой, красивой, в самострок одеваться, в отпуск который год на Амур ездить с удочкой? А ведь ты, Лешка, мог бы ей царскую жизнь обеспечить! Как? Ну если очень хочешь, научу…

Можно еще и на пафосе сыграть. Ты, Леш, армию любишь? А чего так? Армия — вещь нужная, она государство наше защищает. Родное наше государство, богатое хлебами к талантами. Вот у тебя, Леш, талант. Тебе бы артистом, на сцену, а ты на губе сидишь. Получается, не думает о тебе государство. Ну так ты сам о себе подумай. На фига тебе так трепетно относиться к законам, этим государством, которое тебя не ценит, придуманным? А чего я сам-то? А я, Леш, работу свою люблю. Я армию люблю. И твоих талантов у меня нет. Так что мне просто деваться некуда…

Можно даже немного на жалость подавить, в откровенность удариться. Видишь, чего у нас с Маринкой происходит? А все почему? Потому что я ей не дал того, чего она достойна. И она во мне, видать, разочаровалась. А Столбов — молодой, перспективный, дядька ему пропасть не даст, двинет дальше по службе, не успеешь оглянуться — Ванька наш в полковники выбьется, потом — в генералы… Береги жену, Леша, цени ее. Женщины любят, когда их ценят. Вслушайся. Слово «цена» слышишь?..

Жгут не такой дурак, каким многие его считают. И как только Никита начнет ходить вокруг да около, он быстро сообразит, что его втягивают в некую, скажем так, авантюру. Это и хорошо, и плохо. Он человек увлекающийся, авантюра для него — средство удовлетворить свою страсть к азарту. Плюс. Но, как всякий увлекающийся человек, он не может вовремя остановиться. Нет у него тех самых тормозов, про которые говорил Папа. Но у Голощекина силен инстинкт самосохранения, а у Жгута — нет. Минус. Для дела — минус.

Голощекин чуть свернул в сторону, обогнув суковатый поваленный ствол, преградивший дорогу. Остановился и пнул ствол сапогом.

Нет, тут с наскоку нельзя. Тут требуется расчет, чтобы ни один ход противника не стал неожиданностью. Папа подождет. В конце концов, это в его же интересах. А пока можно попробовать прощупать Жгута.

Никита усмехнулся. Или пощупать его жену.

Жгута он нашел в клубе. Алексей сидел за столом и, обхватив голову руками, думал. Напряженная работа мысли явственно отражалась у него на лице: взгляд был хмур, брови сведены к переносице, и глубокая морщина прорезала лоб.

Голощекин вошел не постучавшись — Жгут поднял глаза, но позы не изменил. Никита хмыкнул.

— Леш, знаешь анекдот? Студенту-медику профессор на экзамене показывает мозг и просит определить, кому он принадлежал: пол, возраст, профессия и так далее. Студент смотрит и говорит: «Это был мужчина средних лет, военный». Профессор спрашивает: «Почему вы решили, что военный?» Студент: «Потому что всего одна извилина». Профессор берет зачетку и ставит ему «хорошо». «А почему не «отлично»? Разве я неправильно ответил?» — «Не совсем. Это, батенька, не извилина, а след от фуражки»… Это я к тому, Леш, что у тебя на лбу не то извилина проступила, не то след от фуражки отпечатался.

— Вот чего на нашу армию клевещут? — мрачно спросил Жгут, но морщина разгладилась.

— Враги клевещут, — весело отозвался Голощекин. — В ЦРУ анекдоты сочиняют про доблестные наши войска… Ты чего страдал-то?

Алексей вздохнул:

— Вот скажи, Никит, почему на меня все валится, а? Ладно, я не самый образцовый офицер, не спорю. Но за что мне такое наказание? Одно к одному лепится и лепится… Борзов пригрозил в отпуск здесь оставить, я потом и кровью весь клуб полил, вечер этот устраивал, мир-труд-май, думал — искупил вину, Галку порадую. Борзов лично спасибо сказал…

— Ну? И что не так?

— А теперь Сердюк мне программу концерта для подшефной школы не утверждает. А Борзов сказал: замполит не утвердит — буду считать, что работа не сделана. То есть все равно отпуск к черту летит… — Жгут со злостью смахнул со стола красную, с золотым тиснением книжку — материалы съезда. — Чтоб этим пионерам пусто было! Чтоб их вот так, как меня, без каникул оставили!

— А что Сердюку не нравится?

— Все ему не нравится. Рожа моя ему не нравится.

Голощекин фыркнул:

— Ну, главное, чтобы твоя рожа твоей жене нравилась.

— Это верно. Только, боюсь, когда она поймет, что мы в отпуск точно на море не попадем, ей моя рожа тоже разонравится.

— Переживаешь?

— А то. Ты б не переживал, если б своей жене разонравился? — Жгут вдруг понял, что сморозил глупость, и от замешательства тут же сморозил еще одну: — Извини, Никита, вырвалось как-то.

Голощекин стерпел. Растянув губы в улыбку, он ответил как можно спокойнее:

— И я бы переживал, Леха. И переживаю.

У Жгута хватило ума деликатно промолчать.

Никита зацепил ногой стул, подтащил его поближе к столу и уселся. Сняв фуражку, пригладил волосы, вложив в этот жест по максимуму — усталость, горечь, безнадежность. Исподлобья быстро взглянул на Алексея — тот смотрел с сочувствием, даже с жалостью.

— Вот такие дела, Леша, — печально произнес Голощекин. — Ну ничего, мы справимся. С кем не бывает. Хотя, если честно, я был уверен, что с нами такого никогда не случится. Люблю я ее, Лешка. Понимаешь?