Книга Хватит ныть. Начни просить - Аманда Палмер

Несколько часов спустя в дверь позвонили, на пороге стояли два британских подростка, мальчик и девочка, они выглядели, как два самых испуганных человека, которых я когда-либо видела. Они начали мямлить:

– О боже, о боже, Аманда, нам так, т-а-а-ак жаль… Мы были пьяные… Мы так тебя любим, ты наш любимый музыкант… Мы думали, это будет забавно… Мы были такие пьяные…

Я утихомирила их. Я обняла их. Я пригласила их на чашку чая.

Мы сели.

– Будучи пьяной, я творила глупые вещи, – сказала я. – У меня был бессмысленный секс. Я ходила в гости к странным людям, чего мне не стоило делать. Я звонила моим бывшим и рушила наши теплые расставания. Я украла диски моей любимой группы, когда продавала их сувениры в подростковом возрасте, я смогла признаться им только спустя десять лет, они посмеялись и простили меня. И я прощаю вас. Хорошо?

Они посмотрели на меня.

– О боже. Это было так глупо.

– Нам очень жаль.

– Мы не можем поверить, что ты на нас не злишься.

О боже.

– Это бы не помогло, – сказала я. – Теперь обнимите меня и отправляйтесь домой. И, пожалуйста, постарайтесь больше не красть укулеле.

– Мы не будем. Это нахально, но, эм… можем мы дать тебе свой диск? Мы исполняем музыку в стиле зай-деко.

Потом я взяла их диск, и они обняли меня, и я закрыла за ними дверь, и я посмотрела на свою укулеле, и я наблюдала, как моя вера в человечество не только возвращалась ко мне обратно, но и расцвела, и превратилась в новый маленький цветок, который я никогда в своей жизни не видела.

* * *

На нашу годовщину свадьбы мы с Нилом решили устроить тихую романтическую ночь в Нью-Йорке. Мы оба были в городе по работе и остановились в отеле.

После кануна Нового года прошли две ночи. Мы прошли по холодным, темным улицам Сохо к маленькому японскому ресторану, мы засиделись там и рассуждали о жизни, браке, аборте, наших друзьях, о писательстве. Лето и осень были очень болезненными и беспокойными, мы только начали отходить и приходить в себя.

Но по непонятным для себя причинам я быстро потеряла аппетит. Я люблю поесть. Но я даже отказалась от десерта.

Мы собрались и вышли на морозную погоду, я не уверена, кого стошнило первым, но это было и не важно: кого-то из нас стошнило, будто из него изгоняли дьявола, на улице, а через полторы минуты плохо стало и второму. Из-за устриц? Из-за мусса из лосося? Мы никогда этого не узнаем. Нам предстояло дойти пятнадцать кварталов до дома. Одного из нас тошнило в помойку, а другому было очень жаль его. А потом, через полквартала роли менялись. Нил не спал до пяти утра и бегал в ванную каждые двадцать минут. Я уснула, а утром меня продолжило тошнить.

Днем Нилу стало лучше, а я тряслась, не могла пить даже воду и начала беспокоиться. Я лежала на полу в ванной около туалета, а Нил читал газету. Я вернулась в кровать и ждала, пока он успокоит меня и погладит. Но Нил был отчужденным. Тихим. Он опять так себя вел. Это меня тоже беспокоило.

Спустя еще двенадцать часов без изменения в моем самочувствии мы поехали в больницу. Нил сидел со мной, держал меня за руку и не произносил ни слова. Врачи вернули меня к нормальной жизни, я чувствовала себя как сухая губка, которую бросили в море. Но мой муж начал пугать меня.

Мы направились к отелю пешком, чтобы подышать свежим воздухом, солнце начало садиться.

Нил задвинул шторы и, казалось, вернулся к обычному состоянию. Я лежала в кровати.

– Милый, – сказала я. – Мне нужно кое о чем спросить тебя.

– Да, дорогая?

– Сегодня, когда мне было плохо, ты был очень… странным. В Эдинбурге было то же самое, когда мне было плохо после аборта. И ты снова так поступил. Меня это пугает, – я посмотрела на него. – Мне кажется, что ты не видишь меня.

– Что ты имеешь в виду?

– Я не знаю. Я просто ожидаю некоторые вещи от своего любовника, от своего друга, когда мне плохо… понимаешь?

Внезапно я почувствовала себя по-детски глупо.

– Какие вещи?

– Ну, не знаю. Объятия? Разговор? Любовь? Поглаживание по голове? Слова, что все будет хорошо? Ты перестал со мной разговаривать. Почему? – сказала я. – Я не злюсь. Клянусь. Я просто… спрашиваю.

Он выглядел озадаченным. Потом глубоко задумался.

– Ну… – сказал он медленно. – Возможно, это из-за того, чему меня учили в детстве по отношению к больным людям.

– Расскажи.

– Меня учили, что рядом с больным человеком нужно… быть очень тихим. Меня учили, что нельзя ничего говорить или показывать сочувствие. Тебе просто надо быть очень тихим, – он часто заморгал. – Это неправильно?

У меня все сжалось в горле, я глубоко вдохнула.

– То есть, – сказала я, – все то время, когда ты пытался оставить меня одну… ты считал, что так будет правильно? Ты не трогал меня, потому что думал, что это… хорошо для меня? Ты серьезно?

Он посмотрел на меня.

– Ну… да, – он моргнул. – Меня так воспитывали.

– Тебя не обнимали, не говорили с тобой, не душили любовью, когда тебе было больно или когда ты болел?

– Нет, дорогая. это так не работало.

– Ох, детка, – я привстала с кровати. – Ты знаешь, что это странно?

– Нет. Это странно?

– Ну, нет. Да, это странно для меня. Господи.

Я сидела и пыталась найти в этом смысл, а Нил стоял у кровати и выглядел виноватым.

– Подожди-подожди-подожди, – сказала я. – Это поэтому у меня была истерика прошлым летом в Эдинбурге? Когда я думала, что совершила самую большую ошибку в жизни, так как вышла замуж за дурака, который даже не мог позаботиться о больном человеке?

Он выглядел потерянным.

– Возможно. Ну… вероятно. Я не знаю.

– О боже, Нил, – я встала и обняла его. Мы стояли у кровати и секунду молчали.

– Мне кажется, это глупый вопрос, – сказала я. – Но… ты когда-нибудь просил?

– Просил что?

– Это. Тебе когда-нибудь приходило в голову попросить. обнять тебя, когда тебе было больно в детстве?

Он внимательно посмотрел на меня.

– Аманда, дорогая. Ты не можешь просить о том, чего не можешь представить. Ты не можешь просить о том, чего не знаешь. Таков был мой мир. Я так думал.

Я покачала головой, обняла его крепче и стояла так, и не хотела ляпнуть что-то глупое.