Книга Две дамы и король - Ольга Играева

Губин смотрел на происходящее как завороженный. Зрелище было одновременно и отталкивающим, и притягательным. От свадебной толпы веяло такой неэстетичной, такой пошлой, такой неряшливой радостью жизни. Безбожно перевирающая мотив песни невеста, ее самозабвенно пляшущие пожилые родственницы — их взвивающиеся вверх подолы обнажали края трикотажных панталон, друзья жениха — какие-то разболтанные, дергающиеся в танце, с блуждающими на лицах улыбками, заставляющими думать о похмельном синдроме, который настигнет их завтра… Но эта уродливая радость жизни была и настолько сильной, неистребимой как птица Феникс, такой всепобеждающей, что вызывала жгучую зависть.

— Ты понял? — Губин очнулся и снова обратился к Козлову. — Из-под земли достань этого своего киллера. Я сдаваться не намерен.

Глава 6ОТ НЕКОТОРЫХ ПРИГЛАШЕНИЙ НЕ ОТКАЗЫВАЮТСЯ

Губин чувствовал себя так, будто почва под ним колебалась и уходила из-под ног. Отвратительное ощущение неустойчивости и невозможности ни на что решиться.

Он не знал, как поступить с Булыгиным. Его то одолевала жажда боя и решимость вести борьбу не на жизнь, а на смерть, до конца. И взыгрывало самолюбие — да кто он такой, этот Булыгин, лимитчик, вдоволь нализавшийся задниц комсомольских бонз для того, чтобы остаться в Москве! Я не могу допустить, чтобы эта сволочь меня шантажировала! То овладевала апатия — мол, ничего не попишешь, пусть подавится Мишка, все равно чужой бизнес ему ни счастья, ни денег не принесет. Не проживу я, что ли, без его фирмы? Полжизни прожил простым нищим инженером — и что, разве не было тогда счастья? Именно тогда оно и было. Тогда, когда им всем особенно нечего было делить. Была рядом Кира, был любимый сын, живущий теперь в Лондоне… Зачем ему этот Лондон? Этот туманный Альбион, мать его так? Лучше бы его вообще на земле не существовало, этого Лондона! Как в советское время — никто наверняка не знал, существует ли на свете этот Лондон или это сказки географов? Земля кончалась на границе СССР… «Теперь я наверняка знаю — Лондон существует. И что, счастливее я стал от этого знания?» — думал Губин.

"Разве я для денег все это ворочаю? Для денег? — , задавал он вопрос самому себе. — Да мне и тратить с шиком их некогда. Последний раз в отпуске был пять лет назад, да и то — неделю промаялся с Кирой на Мальорке и обратно. Собрание Солженицына тогда готовили к печати — как я мог пропустить… Нет, я кайф ловлю от того, что у меня бизнес получается, что я могу делать то, что хочу, реализовывать свои идеи и плевать на то, кто что по этому поводу думает.

Я ловлю кайф от того, что могу распоряжаться людьми и покупать того, кто мне нужен. Вот захочу и — соединю стеклянной галереей третий этаж конторы с книжным магазином через улицу… Ха, только для начала придется этот «шоп» прикупить. Мне нравится, что я могу то, чего другие не могут… Что; не проживу я без Булыгина с его «Пресс-сервисом»? Ерунда, все восстановлю".

Так он уговаривал себя, но понимал: дело не в том, восстановится он после потери Булыгина или нет.

Уход Булыгина будет для конкурентов, друзей, партнеров, врагов знаком слабости, упадка, деградации Сереги Губина и его бизнеса. За историей с Булыгиным внимательно следит осторожный Дима Сурнов и, получи Булыгин свободу, тоже станет тихонько отползать со своим «НЛВ». И вся эта свора друзей-врагов поймет знак правильно и… вмиг заклюет, сожрет, схавает, затопчет, растерзает. Нет, Булыгина надо непременно давить. Непременно. Расправиться жестоко, молниеносно и беспощадно — чтобы все онемели от ужаса. Вдове дать щедрое содержание.

Губин расфантазировался. В мечтах он уже все устроил — успокаивал рыдающую на его плече Элеонору, трепал ее по светлым волосам своей разлапистой рукой с перстнем, отечески похлопывал по заду, дружески увещевал: «Не плачь, не оставим» — и видел в ответ благодарность в ее заплаканных накрашенных многообещающих глазах. Жаль; что она ему ни капельки не нравится… И дальше совершенно не фантазировалось. Зато представлялось другое: как он в сопровождении свиты приходит утром в контору Булыгина и видит его портрет в черной кайме в приемной на столике секретарши Виты — такой же, похожей на Элеонору, слишком наштукатуренной, пергидрольной блондинки в люрексе. Он входит и обводит тяжелым брезгливым взглядом всех булыгинских бритоголовых придурков с неповоротливыми мозгами — а те смотрят на него собачьими глазами и выглядят как использованная туалетная бумага…

А на самом деле Губин не знал, кому он мог доверять, а кому нет, что он мог сделать, что нет. Прошло два дня, а он так и не придумал, что делать с Булыгиным и как решать проблему. Козлов тщательно осмотрел весь губинский кабинет, проверил кабели и телефонные аппараты — сказал, что ничего подозрительного не обнаружил. Губин кивнул головой на его доклад, но все равно откровенничать в кабинете перестал и, даже когда оставался один, старался сдерживать эмоции, которым обычно давал волю.

Козлов уже дважды являлся с рассказом о том, как идут поиски упрятанного Булыгиным «подрядчика», — по его словам выходило, что дело на мази, уже вышли на след. Козлов сдабривал свой доклад большим количеством подробностей — старался уверить Губина, что делает все возможное, проявляя большую изобретательность. Он толковал что-то про сожительницу исчезнувшего киллера, которую поставили на прослушку, и что пару разговоров перехватили, только пока не могут определить, откуда этот гад выходит на связь. Сожительницу уже тряханули, но она сама не знает. А мать его живет в коммуналке на Цветном и полуглухая, вообще думает, что сын помер, так они все равно за квартирой приглядывают.

И уже подкапываются к денежным делам Булыгина — тот не мог ему денег не дать, крупную сумму, такую из кармана не вытащишь. И вообще надо проследить, с кем он встречается и кому деньги пересылает…

Губин слушал вполуха — его одолевала какая-то рассеянность, прострация. Он понимал, что слушать надо внимательно, анализировать, проверять, все держать под контролем — от этого зависит все, но не мог ничего с собой поделать. Он перестал шипеть на Козлова и едва интересовался его поисками. Будто заранее знал, что все напрасно. Что все это суета и не в этом дело.

Проблема была в том, что ничего не придумывалось и ни на что невозможно было решиться. Губин просто тянул время. А Булыгин, как и обещал, дал ему срок поразмыслить и в кабинете у Губина пока не появлялся. Не торопил. В этом Губину чудилась самая возмутительная наглость и высокомерие — смотри-ка, он не волнуется, не торопит, уверен, что ему, Губину, деться некуда. Губин злился и мечтал сделать что-то ошеломляющее, невиданное, до чего Мишка и в жизни не додумается. Сделать — и освободиться от этого раикомовского клопа!

Губин был так занят своими бесплодными мыслями, что несколько дней почти не виделся с Региной — она как будто поняла, что с ним, и не досаждала своими посещениями и звонками. «Детка», — с благодарностью думал о ней Губин. Кира тоже всегда чувствовала его настроение и никогда не настаивала на внимании к себе. Но одна мысль о том, что там, по коридору через три кабинета, за рукописями сидит Регина, отчитывает по телефону авторов, откидывая со лба лезущую в глаза рыжую прядь, грызет ручку (была у нее такая вредная привычка) и, когда он войдет, посмотрит своими зелеными обалденными насмешливыми глазами… Эта мысль приносила облегчение, и он возвращался к ней, уставая от раздумий о Булыгине «Когда все устроится, — думал Губин, — возьму Регину — плевать на всех! — уедем куда-нибудь на Мальдивы. Вдвоем целый месяц… Чтобы знать, видеть, чувствовать каждую секунду — она только моя Купаться в море, валяться на песке, смотреть, как с каждым днем все больше покрывается загаром ее тело, пить вино…» А дальше думалось уже не словами, а картинками: разметавшиеся рыжие волосы Регины, или они же — но влажные, свернутые жгутом и подколотые шпилькой на затылке, свесившаяся с края кресла рука в серебряном браслете, близорукий взгляд из-за голого плеча, иссохшие потрескавшиеся, как глина, губы, светло-рыжие ресницы за светящимися стеклами очков и тонкий след белого песка на щеке…