Книга Скандально известная - Карен Робардс

Она сделала сначала один глубокий вдох, потом второй, пытаясь справиться с дрожью. Но, видимо, эта дрожь гнездилась глубоко в подсознании, потому что никакие усилия воли не помогали.

– Вы дрожите.

– Я знаю… Но ничего не могу с собой поделать.

Габби сделала еще один глубокий вдох. Она находилась в безопасности, была укрыта одеялом и тряслась так, что стучали зубы. Она стиснула кулаки и приказала себе не дрожать. Увы, это не помогло.

– Вам не холодно? – мягко спросил он. Габби покачала головой. Перед ее глазами все еще стояло лицо Трента…

– Дурной сон?

Она вздрогнула.

– Обнимите меня, – прошептала Габби, стыдясь самой себя.

– Габриэлла…

Ответ не заставил себя ждать. Уикхэм откинул одеяло, лег рядом, вытянулся и привлек ее к себе. Сильные руки обвили ее талию. Кончилось тем, что голова Габби оказалась у него на груди. Она слегка подвинулась, чтобы видеть лицо Уикхэма, и вцепилась в его рубашку.

Его глаза мерцали в темноте. Теперь она различала его черты, но с трудом. Он хмурился. Брови сошлись на переносице, красивые губы сурово сжались.

– Вы кричали, – сказал ой.

– Правда?

– Как баньши[8].

Вспомнив свой сон, Габби вздрогнула, и объятия Уикхэма стали еще крепче.

– Я рада, что вы меня услышали.

Силы оставили Габби. Кошмар напугал ее, и она цеплялась за Уикхэма как утопающий за соломинку. Она закрыла глаза и прижалась к нему еще крепче. Теплое сильное тело Уикхэма влекло ее как магнит. Казалось, она снова стала маленькой девочкой, одинокой, испуганной и беззащитной…

Наконец рука, комкавшая его рубашку, расслабилась. Габби пригладила ткань и поняла, что рубашка расстегнута почти до талии. Привлеченная теплом его обнаженной кожи, Габби положила ладонь на эту мускулистую грудь и принялась перебирать пальцами курчавые волосы.

Он молчал и лежал неподвижно. Габби открыла глаза и увидела свою хрупкую белую руку на фоне вьющихся черных волос. Затем сквозь тонкую ткань ночной рубашки ощутила его сильное тело и поняла, что Уикхэм полностью одет: на нем были панталоны, рубашка и чулки.

– Наверно, я должен предупредить вас, что слегка пьян, – осторожно сказал Уикхэм и остановил руку, продолжавшую поглаживать его грудь.

Габби подняла глаза:

– Угу. От вас пахнет, как от винокурни.

– А от вас пахнет… ванилью.

Его губ коснулась легкая улыбка. Уикхэм смотрел на нее сверху вниз; его глаза превратились в щелочки, отражавшие свет догоравших углей. Его ладонь легла на пальцы Габби, не давая им двигаться, но и не отстраняя.

– Так пахнет мое мыло. Перед сном я приняла ванну.

Он не ответил. Ладонь Габби ощущала ритмичное биение его сердца. Сама она лежала в кольце его рук и чувствовала не только запах бренди и сигар, но и едва уловимый мускусный аромат мужского тела.

Ее дрожь прекратилась. Причин было две: тепло и спокойствие от его присутствия.

– Расскажите мне свой кошмар.

Его голос был тихим, но очень властным.

Она тяжело вздохнула, отвлеклась от приятных ощущений, вызванных близостью его тела, инстинктивно сжала пальцы и коснулась ногтями обнаженной груди Уикхэма. Он поморщился. Габби решила, что причинила ему боль, и извинилась, снова погладив его грудь.

– Габриэлла…

Она тряхнула головой, стремясь, чтобы кошмар просто исчез, как это случалось прежде, и не желая воплощать свой ужас в слова.

– Это как-то связано с Трентом?

Габби вздрогнула и подняла на него расширившиеся глаза. Руки Уикхэма напряглись, снова привлекли ее к себе.

– Как вы… почему вы так подумали?

Рука Уикхэма погладила ее затылок, нащупала косу и начала играть ее кончиком, в который была вплетена голубая лента.

– Слуги – это бездонный колодец информации. Когда я понял, что вы боитесь Трента, то попросил Барнета расспросить их. Трент имеет какое-то отношение к вашей сломанной ноге, верно?

Габби едва сдержала удивление. Ей казалось, что это для всех осталось тайной.

– Говорите. – На сей раз это была не просьба, а приказ.

Какое-то мгновение Габби колебалась. Она не могла говорить о случившемся, просто не могла. Этого не знал никто. Ни сестры, ни Туиндл, ни Джим. Все эти годы она хранила события той ночи в тайне, и они являлись ей в кошмарах. Правда, с годами кошмары становились менее частыми и наконец почти прекратились. Сегодняшний стал первым после смерти отца. И, конечно, был вызван ее встречей с Трентом.

И тут она поняла, что есть человек, которому можно довериться. Не родственник, обремененный семейными отношениями, не сестры, которых эта история может только испугать и расстроить. А Габби так хотелось разделить эту тяжесть с надежным человеком.

Она могла поделиться с ним своим бременем без всяких последствий. Как будто разговаривая с самой собой.

– Он… я… мой отец… мне было двенадцать лет, – запинаясь, начала Габби, не поднимая на него глаз. – Мой отец устраивал… приемы. Знаете, в последние годы он был прикован к креслу и редко покидал Го-торн-Холл. К нему приезжали его друзья. Это была беспутная публика: знатные люди и их любовницы. Они пили, играли в азартные игры и… ну, я думаю, можно не говорить, что происходило потом.

– Догадываюсь, – сухо ответил Уикхэм.

– Так вот, однажды вечером отцу не повезло. Он проиграл весь доход от поместья. Думаю, проиграл бы и само поместье, если бы оно не было майоратом. В пятом часу утра пришел слуга, разбудил меня и сказал, что меня срочно хочет видеть отец. Я даже не успела одеться, просто накинула на ночную рубашку халат и побежала со всех ног, решив, что отец при смерти. Он был в своих покоях на третьем этаже; в то время отец уже редко спускался вниз. Ничего страшного с отцом не произошло. Он сидел за столом с Трентом и играл в карты. И только через несколько минут до меня дошло, что на кону стою ясама.

С губ Уикхэма сорвался какой-то нечленораздельный звук, и его объятия стали крепче. Габби тяжело вздохнула и продолжила рассказ:

– Было видно, что отец проигрался дотла. Перед Трентом лежала куча денег и расписок. Несколько минут они не обращали на меня внимания. Потом отец кивком подозвал меня и повернул лицом к Тренту. «Годится?» – спросил он. Я была слишком мала, чтобы понимать происходящее, но взгляд Трента меня смутил. Я слегка испугалась, но тут отец напугал меня еще сильнее. Я стояла, не понимая, что происходит. Наконец Трент кивнул. Отец что-то написал на листе бумаги, злорадно сказал: «Двадцать тысяч фунтов против одной маленькой девственницы» – и бросил записку Тренту.