Книга Датский король - Владимир Корнев

— Но позвольте! — Звонцову не хватало воздуха, он и хотел было сдержаться, но уж больно непонятно и возмутительно все выглядело. — Евграф Силыч, сами посудите — к чему делать копию? Давайте я буду писать один холст. Вы вполне могли бы писать всегда по чистому планшету, а потом, как договорились, я буду подменять ваш, э-э-э, результат своим холстом. Это ведь разумно! А даму попросите уж как-нибудь умерить любопытство — разве так необходимо смотреть на то, что уже видела, во второй раз? Так ведь все как по маслу пойдет, а иначе… Вы даже не представляете, какая сложная у вас схема, и нужный результат в этом случае просто недостижим! Каждый следующий сеанс будет отодвигаться от предыдущего все дальше и дальше — только попробуйте, прикиньте, сколько времени уйдет на все, да к тому же, простите, псу под хвост! Работа кропотливейшая, технология такая, что нужно постоянно накладывать краску слой за слоем, а ведь нужно, чтобы слои просыхали, да еще на двух холстах! А вы знаете, при элементарном подсчете выходит, что один холст будет жить всего два сеанса, для того, чтобы после третьего то, во что я буду вкладывать душу, вы выкидывали в мусор! Чтобы писать эти проклятые копии, мне придется у вас дневать и ночевать — представляете, сколько времени я должен буду писать, скажем, пятьдесят девятый холст?! Ведь вы же хотите сами следить за работой, а понимаете ли вы теперь, что это практически нереально? — «Художник» уже совсем осмелел, раскипятился. — Да ведь это просто изощренное издевательство! Я дворянин, в конце концов, и честь имею, а вы меня унижаете этим сизифовым трудом… Побойтесь Бога, помилосердствуйте, в конце концов, скажите, что это шутка, Евграф Силыч…

Звонцов чуть не заплакал.

Смолокуров стукнул по столу кулачищем:

— Хватит жертву из себя изображать! Это я по твоей милости потерял уйму денег и времени, и ничего я тебе не предлагаю, а требую! Быстро же ты, дворянин без двора, забыл про свой «долг чести», ну так я тебе сейчас напомню…

Купец схватил Звонцова за отвороты шлафрока[121]и приподнял над полом.

— Не стоит, — поспешно произнес скульптор, чувствуя, что внутри у него что-то оборвалось. Ему было предостаточно недавних побоев и глумления.

Вячеслав Меркурьевич покорно молчал — это было молчание бесправного раба. Это был моральный триумф Смолокурова. Поначалу он наслаждался сознанием своей полной власти над человеком, но в то же время понимал, что сам нуждается в этом человеке, что этот художник — главное средство для достижения его заветного страстного желания, и не следует испытывать на прочность чужое достоинство, нельзя перегибать палку Неожиданно для Вячеслава Меркурьевича он вдруг переменил тон разговора:

— Что-то вы, Звонцов, совсем раскисли. Мужчина вы или нет? Мне не нужен художник, у которого кисти будут валиться из рук. Знаю я, о чем вы думаете: нищета, голодное существование. Выкиньте из головы все попечения о хлебе насущном. Это не должно вас беспокоить: не забывайте, что имеете дело с серьезным человеком. Уж я как-нибудь позабочусь о вашем благополучии, только добросовестно исполняйте заказ. Мне нужна эта женщина, ее благосклонность, и если с вашей помощью я добьюсь ее, то, попомните мое слово, — еще будете меня благодарить! Это может стать выгодной сделкой.

Теперь скульптор смотрел на заказчика по-другому: душу его еще холодил почтительный страх, но там же одновременно просыпался и меркантильный интерес.

Он даже подумал: «Еще посмотрим, для кого в конце концов окажется выгоднее этот заказ!» Впрочем, исполнение портрета имело дополнительную сложность, о которой Смолокуров не мог и догадываться. Как скульптор Вячеслав Меркурьевич недурно рисовал, а вот писать маслом ленился и толком не умел, мыслил, так сказать, выпуклыми, осязаемыми образами. Но это его не столь уж и волновало, ведь утром он приготовился к самому худшему, а теперь перед ним опять открывалась определенная перспектива, к тому же Вячеслав Меркурьевич никогда не забывал, как виртуозно владеет кистью Арсений Десницын.

V

В общем, нетрудно догадаться, куда направил свои стопы Звонцов, когда его наконец оставил могущественный заказчик. Конечно, путь его лежал на Васильевский. Благодаря общедоступному трамваю, который экономный ваятель предпочитал всем видам передвижения, от своей первой Коломенской части он добирался до заветного места всего за каких-нибудь двадцать минут. Когда скульптор в очередной раз заявился к художнику, тот едва смог сдержать раздражение. Сене все еще было больно любое напоминание о его погибших картинах, а мысль о том, что все нужно писать заново, вообще лишала его покоя. Он старался отвлечься, занять себя чем угодно, только бы не думать об этой кабале, а тут опять Звонцов — ясно же, по какому поводу!

— Ты по поводу нового заказа? — уныло спросил Арсений, хотя скульптор не успел еще и рта раскрыть. — Что твой всемогущий купец — тоже в чем-нибудь с масонами сошелся?

Звонцов тут же преподнес ему новый «сюрприз»:

— Да они вообще не желают иметь дела ни с каким купцом! Видно, не хотят привлекать к себе лишнее внимание — как всегда, все в тайне. Их «мастер» опять прижал меня к стенке! Те жалкие деньги, что удалось собрать за три дня, я ему отдал, но теперь у него другие условия, совсем другие. Теперь ему нужен портрет. Один женский портрет… Не беспокойся только, сначала я сам сделаю рисунок, а потом уже ты начнешь с него писать. У тебя должно получиться неподражаемо!

Сеня совсем было растерялся:

— С чего это ты взял? И почему вдруг все так переменилось? Ты хотя бы модель-то видел?

— Не перебивай! — осадил его Вячеслав Меркурьевич. — «Мастер» с ней сам, похоже, мало знаком. Знаю, что есть какая-то дама, я почему-то уверен, что аристократка из очень знатного рода. Во всяком случае, этот тип явно опасается, что она до него не снизойдет, но готов на все пойти, чтобы ее добиться. Судя по всему, она из тех особ, для которых деньги если что и значат, то исключительно в прикладном смысле. Уж это наверняка… — Когда Звонцов увлекался какой-нибудь идеей, то громоздил одно предположение на другое. — Похоже, ее привлекают личности с романтическим флером, с искрой Божьей, поэты, художники, а «вольный каменщик», сам понимаешь, герой не ее романа. Возможно, посылает ей дорогие подарки, а она, пожалуй, еще и прячет с глаз долой эти знаки внимания. Его, конечно, такая перспектива не устраивает: сам посуди, разве такие могущественные люди могут стерпеть отказ хоть в чем-нибудь? Они же считают себя хозяевами этой жизни! Вот он и хочет пустить пыль в глаза, предстать перед ней этаким художником и эстетом, а чтобы у нее не возникло никаких сомнений, самолично с натуры написать ее портрет. Он еще задумал растянуть эту процедуру на большой срок, тогда у него будет уйма времени, чтобы обольстить свою пассию. А сейчас уже места себе не находит, торопит меня: начинай, дескать, отрабатывать, уговор дороже денег…

— Размахнулся, упырь! Самолично! Да уж… — Арсений хмыкнул, запустил пальцы в шевелюру. Звонцов продолжал стоять у него над душой. Художник обреченно развел руками: