Книга Тиски - Олег Маловичко

К моему удивлению, положительных моментов в этой новой парадигме куда больше, чем отрицательных. Тая стала первой в моей жизни женщиной, которая утром уезжала сама. Зачастую, проснувшись, я просто не ­обнаруживал ее рядом – при этом посуда была вымыта, кухня блистала чистотой, под салфеткой ожидал завтрак, а в термосе – горячий свежесваренный кофе.

Вернер делал вид, что не обращает внимания на нашу связь, – он воспринял ее как должное.

Пару раз у меня были проблемы по работе. Один пацан с пятаков, напившись, обозвал меня Кевином Федерлайном. Я выбил ему зубы пивной кружкой.

Тая часто намекает, что мы могли бы жить в ее (его) доме. Места там хватает.

Я не хочу уезжать отсюда. По многим причинам. Переехав к Игорю, я уж совсем говном в собственных глазах начну выглядеть.

И главное, не смогу выходить на крышу.

Мои одинокие походы сюда начались месяц назад, когда уехала Маша. Это был тот страшный период дезинтоксикации любовью, когда ты меряешь пространство квартиры шагами, выкуривая пять сигарет в полчаса, и покупаешь в ночном ларьке сразу две пачки – чтоб второй раз не спускаться. Я слезал с любви через табак, алкоголь, траву, а от того, чтобы не уколоться, меня удерживало лишь предположение, что станет хуже. Если бы я был уверен в обратном, я бы вставил.

Мне было трудно находиться дома, стены давили. И я стал вылезать на крышу.

Со временем тоска ушла, дышать стало легче. Но походы на крышу превратились в привычку.

С сентября едва ли не ежедневно, когда не работаю и не торчу в клубе, я поднимаюсь на крышу с картонным пакетом дешевого вина, падаю в шезлонг и смотрю на звезды, вливая в себя стакан за стаканом.

Когда я ощущаю себя достаточно пьяным, я поднимаюсь, расставляю руки в стороны, зажмуриваю глаза, и иду, не разбирая направления.

I’m not flying around your fire anymore, I’m not flying around your fire anymore, – тихо напеваю я, – I’m not fly around your fire anymore.

Это из Moth, нового трека Audioslave.

Кайф в том, чтобы, не открывая глаз, подойти как можно ближе к краю крыши. Пару раз я обнаруживал себя в тридцати сантиметрах от вечности.

Когда приходит Тая, ощущение неприкаянности проходит. В принципе этим Тая и ценна, и я ей за это благодарен.

Она суетится на кухне, готовит ужин, меняет постель (старую Тая унесет с собой, чтобы вернуть в следующий приезд выстиранную и отглаженную), аккуратная еврейская девушка, лучшая из возможных жен.

А я, улыбнувшись ей, прикрываю дверь на кухню и продолжаю телефонный разговор со вторым своим боссом – майором Дудайтисом, чтобы сдать ему ее брата.

Я давно перестал пытаться понять мир, в котором живу. Пока мне кажется лучшим выходом просто плыть по течению.

Какая разница, в конце концов? Они оба используют меня, так пусть хоть сожрут друг друга.

В детстве, когда смотришь кино или читаешь книгу, ты выбираешь модели поведения. Кому-то нравятся герои, кому-то – есть и такие – отрицательные персонажи. В них есть обаяние зла. Иногда между героем и злодеем даже трудно выбрать. Но одно ты знаешь точно – кем не станешь. Предателем.

Стукач – это пария. Презираемый с обеих сторон. Слабый, ничтожный. Сломанный человечишка.

Но теперь это моя работа. Я работаю предателем.

Субботние вечера я провожу у Вернеров, по нашей новой семейной традиции.

Тая готовит что-нибудь вкусное и респектабельное – вроде запеченного с молодым картофелем барашка, после чего уходит к себе переодеться. Она всякий раз меняет наряды. Я не особо разбираюсь в женской моде, но по качеству кроя даже мне понятно, что одежда дорогая. И драгоценности. Броши и серьги, кулоны и кольца, золото и платина, бриллианты и жемчуг. Эти ужины – единственное, что видят многочисленные наряды и драгоценности Таи перед тем, как опять спрятаться в темных шкафах, кладовых и шкатулках.

Она больше никуда не ходит. Заполучив меня, она перестает даже наносить визиты в клуб, а раньше, как я понял из слов Игоря, это была ее единственная отдушина, ее куцый выход в свет. Лишившись его, Тая не страдала – напротив, это принесло ей явное облегчение. Словно избавившись от тяжкой повинности, Тая вернула свою жизнь в нормальное, вписанное в четыре стены русло.

Не от искреннего желания, а, скорее, повинуясь поведенческим рефлексам, я приглашаю Таю то в кино, то в ресторан, то на какую-нибудь вечеринку. Она соглашается через два раза на третий, и то лишь бы не обидеть меня. Нечастые выходы в свет Тая отбывает как неприятную повинность. Стоит мне взглянуть на нее, и она искусственно улыбается, стараясь показать, как ей весело, стоит мне отвернуться – тайком смотрит на часы, прикидывая, когда будет удобней попросить меня уйти.

В глазах окружающих мы – пара. Да и я привык к ней. Она удобна для жизни, удобна для секса, удобна для отношений. Не предъявляя никаких требований, она любит меня за то, что я – это я. А я никогда не смогу полюбить ее, и она это понимает и принимает. Ответь я Тае взаимностью, это нарушит наши отношения. Нам удобней – так.

КРОТ

Повышение, вот как это называется. Мне, конечно, хочется думать, что Вернер поднял нас из-за наших успехов – мы стали продавать вдвое больше, чем раньше, но, скорее всего, причина в том, что Денис дрючит Таю, а евреи, будь они даже десять раз главами наркомафии, очень трогательно относятся к человеку, который дрючит их сестру.

Сам Денис никак не комментирует новую ситуацию в его жизни – он вообще не любит, когда кто-то лезет в его «прайвеси». Месяц он ходил как в воду опущенный, потому что от него ушла Маша, но не стал обсуждать ситуацию со мной, своим самым близким другом.

Смерть Пули забылась. Все как-то очень быстро успокоились и вздохнули с облегчением. Версия о шпане, как и предполагал Вернер, всем пришлась по вкусу – и ментам, и пятаковскому народу. Какое-то время о Пуле еще судачили, а потом его смерть поблекла, выцвела в лучах других новостей и исчезла из разговоров.

Пулина семья ушла в штопор. Батя запил. Еще с Пулиной подачи он вышел на пенсию, так что теперь работа, служившая прежде мощным ограничивающим фактором, его не держит. Очень быстро и органично он вписался в компанию бездельников-алкашей, скомпонованную из маргиналов нашего микрорайона. Я даю ему деньги – понимая, что он их пропьет, и каждой своей подачкой я подталкиваю его ближе к смерти. Но я не могу ему отказать. Он почти не живет дома. Пулина мать этого не замечает. Она окончательно выжила из ума. Каждый вечер, вне зависимости от погоды, она выходит на улицу, всякий раз в старом пальто, наброшенном поверх халата, и домашних тапках со стоптанными пятками на босу ногу. Она сильно поседела, а заглянув ей в глаза, вы сразу понимаете, что имеете дело с безумной.

Увидев знакомого, она здоровается и, вбросив в разговор пару реплик о погоде, спрашивает, не видел ли собеседник Сережу. Смена закончилась, он должен дома быть, но все не едет.