Книга Храм - Игорь Акимов

На следующий день появился Искендер. Не спрашивал о здоровье, но по глазам было видно, что пытается понять ситуацию. Он оставил список необходимых материалов, и исчез так же незаметно, как и появился. Контакта не произошло. Если бы не список, Н вполне мог бы решить, что Искендер ему привиделся в полудреме. Но список был вполне реальным, вот он. Аккуратный; каждая строчка припечатана точной цифрой; каждая буква каллиграфична и самостоятельна — безликий чертежный шрифт. Значит, там, где он учился, чертежи делали еще не на компьютере, а на ватмане, под рейсшину…

Потом пришел монашек. Не очень удачно: Н одолевала дремота, он думал о дожде, который был уже виден, — одинокое тяжелое облако, неторопливо наползавшее с запада, а под ним густой штриховкой, словно нарисованные, плотные струи. Вот чего я никогда не мог понять, думал Н, — да теперь и не узнаю никогда, — как эти неисчислимые тонны воды удерживаются в воздухе.

На рясе монашка — по подолу и на рукавах возле кистей — белели высохшие капли извести. Или это цемент?.. — нет, известь. Он был оживлен и вел себя банально: болтал о своих впечатлениях, об особой ауре храма. «Это посреди центрального нефа — точно под куполом, — ну вы же знаете, конечно. Я вдруг ощутил тепло, а потом понял, что нахожусь в потоке, нисходящем сверху. Как под душем… Впрочем — нет: душ — он из отдельных капель и струй, и он наружный, а этот поток плотный, и проходит сквозь тебя, словно у тебя нет тела, только душа. Только душа! Я там не мог молиться, у меня не было слов, но это был первый случай, когда я так реально ощутил очищение и благодать…»

Вот такая немудреная импровизация. Очевидно, я выгляжу совсем плохо, думал Н, если этот молодой человек даже не пытается привести к общему знаменателю свою нынешнюю болтовню и то, как он говорил со мной в храме. Должно быть, едва переступив порог этой комнаты, он сразу понял, что я уже не игрок, и задержался только для того, чтоб поразвлечься, подергать за хвост и за усы старого беспомощного льва.

Монашек ушел только после дождя. Жаль, думал Н, лучше бы я посидел возле открытой двери, смотрел бы на белые струи, дышал бы их свежестью. А так смотрел на них сквозь стекло, как в кино. Все вроде настоящее, но ты же знаешь, что ничего этого нет, просто это еще одна попытка достучаться до твоей памяти…

Так зачем же он приходил?

Это было не интересно, однако вопрос воткнулся колючкой, иголочкой от кактуса. Нельзя сказать, что тревожил, но покоя лишил. Забудь, велел себе Н, его нет для тебя… Это пришлось повторить еще дважды, и только после этого монашек исчез. И тогда Н вспомнил о планшетах с чертежами храма. Надо бы сегодня же вернуть их на место…

Они лежали на виду, на деревянной тумбе швейной машины. Тумба была сделана навечно — из хорошего дерева, обработанного мягко, чтоб и глазу, и руке было приятно. Тумбе было больше полувека — она не прятала морщины старости, — но она готова была прожить столько же, и еще столько. Когда-то вещи переживали людей. И даже их детей и внуков переживали…

Он подумал: как же я старомоден!.. И наверное нелеп со своими понятиями, давно отправленными в чулан. Что поделаешь — я человек из другого времени; из времени, когда вещи становились частью жизни и обретали душу. Я опоздал родиться. Я жил уже не в своем времени, вот отчего мне всегда было так одиноко, вот отчего Мария и сын не могут меня удержать: я давно уже только фантом, голограмма из прошлого; я могу материализоваться только в их снах. Но разве можно придумать более надежную опору, чем фантом!..

Планшеты были обтянуты потертой телячьей кожей. Она давно ничем не пахла: время стирает запахи в первую очередь. Сперва запахи, затем краски. «Свиная кожа остается…» — фраза из забытого детства выпорхнула ниоткуда, и, не найдя опоры, растаяла без следа.

Н взял верхний планшет, положил на стол, раскрыл. Он это сделал просто так, без цели, как берут с полки и раскрывают знакомую книгу, от которой в душе сохранился теплый след. Смотреть на чертежи было приятно, хотя некоторые из них Н не помнил: очевидно, прежде в них не было нужды. Каждый узел конструкций был повторен в увеличении. Их поместили в круги радиусом не больше дюйма (в центре легко угадывался прокол от иголки рейсфедера). Дерево узнавалось по линиям, символизирующим косой срез годовых колец, бетон — по кружочкам и точкам, мол, гравий и песок; кирпичи так и были нарисованы кирпичами. Даже через тысячу лет у того, кто будет это рассматривать, не возникнет вопросов.

Н быстро устал. Дремота возвратилась — такая решительная, что сопротивляться ей было бесполезно. Н положил голову на руки и отключился мгновенно, а когда открыл глаза — был свеж и готов искать. Именно так. Не просто рассматривать чертежи, а искать в них нечто забытое. Когда-то — еще весной — он видел это нечто, но тогда он не придал ему значения; оно зафиксировалось в сознании — и легло на дальнюю полку памяти. А сейчас пришло его время — и оно подавало сигнал. Еле слышный, невнятный, но совершенно реальный.

Н повезло: не пришлось изучать сотни ватманов и калек — уже во втором планшете он обнаружил это. Сначала увидел — и только тогда понял, что именно это искал. Крест. Большой деревянный крест. Судя по проставленным размерам — трехметровой высоты (и еще полметра крепежной части, погруженной в пол). Перекладина крепилась по центру «золотого сечения». И ее длина соотносилась с высотой креста все в той же «золотой» пропорции. Крест должен был стоять перед амвоном, точно в центре круга: позади — иконостас, впереди — круглый край солеи. Тогда — весной — Н удивился необычности этого замысла: чтобы каждый человек — войдя в храм — и где бы он ни находился в храме — отовсюду видел перед глазами символ своего спасения. Прежде всего — крест, и лишь затем — аккомпанементом — иконы, свечи, служителей… Как я мог об этом забыть? — подумал Н, и тут же вспомнил: ведь я был занят. В те дни я выгребал из храма мусор; это не самое интеллектуальное занятие, но ни о чем другом я не думал. Потом я ставил строительные леса — снаружи и внутри. Потом я лечил тело храма… Я все время занимался телом храма, признал Н, и ни разу не подумал, каким образом вернется в него душа. Все время, каждый день я помнил о Боге (а если б запамятовал — черный ангел сразу напомнил бы мне о Нем), но как при этом я мог забыть, что храм — это след Его Сына?..

Вот чего недоставало храму: души.

И моей работе недоставало души. Я трудился не по велению сердца, а как раб. В этом не было моей вины — мои руки были пусты, мне нечего было отдать. Но кто отнял у меня все?!.

Эта внезапная вспышка удивила Н. Никогда прежде — ни разу в жизни! — он не бунтовал. Даже маленьким мальчиком. А когда повзрослел, и философия обосновала ему бессмысленность насилия, этот метод решения проблем он уже осознанно исключил из своего поведения. Мир был болен насилием, это ранило душу, но ничего не меняло в ней: иммунитет хранил ее от заразы. Неужели только для того, чтобы в конце он все-таки взбунтовался, причем не против конкретного человека, не против какой-то невыносимой ситуации, — против Бога!..

Это было так банально, что Н даже развеселился. Здравствуй, Сатана! Как же я не заметил, что ты уже сидишь рядом? И с чего ты решил, что из меня уже можно лепить все, что тебе заблагорассудится? Ошибся, голубчик. Я знаю — ты ничего не делаешь спонтанно. Ты сперва намечаешь цель, потом анализируешь, потом составляешь план… Ну так ты просчитался! Такое, знаешь ли, случается, и не только с людьми, но и, как видишь, с самой разумной сущностью на свете. А теперь вали отсюда. И прихвати с собой свой бесценный дар — сомнения. Я все равно не смогу воспользоваться ими — мне некуда их приткнуть…