Книга Жизнь Габриэля Гарсиа Маркеса - Сильвана Патерностро

ЭКТОР РОХАС ЭРАСО. Шумиха вокруг него поднялась еще до того, как история с Нобелевкой подоспела. Колумбия на такие штуки падка. Ты и сказать-то не мог ничего, если это к Габо касательства не имело. И понеслось, тут ахи-охи по нему, там ахи-охи. В смысле — вся страна с ума сошла. Как тот деятель знаменитый [поэт Порфирио Барба Хакоб[119]] из Кали выразился, мол, это словно «гараж с архиепископом». Такая она и есть, Колумбия.

МАРГАРИТА ДЕ ЛА ВЕГА. Когда он получил Нобелевскую премию, Мерседес поквиталась с Картахеной. Все только и мечтали о том, чтобы получить приглашение в гости к Габо, а она ни к себе не звала, ни от тех, кто раньше носы перед ними задирал, не принимала приглашений. Раньше они ей немало презрения выказывали, чурались ее, потому что она из захолустного городка, да и к тому же женщины есть женщины, верно? В определенных кругах снобизм процветал, а в других — нет. Правда, это только женщины плохо с ней обращались, а мужчины — те никогда. Мерседес же очень хорошенькой была, но вместе с тем — другая, не как они. И потом, она, бывало, и в Мехико жила, и в Европе. Более утонченная в определенном смысле, хотя в другом — нет. Вы же понимаете, о чем я? Она принадлежала к тому слою, у которого нет классового лица, на ней не было отпечатка классовой принадлежности. Я так считаю, это в жизни одно из значительных преимуществ.

САНТЬЯГО МУТИС. По-моему, те, кто из Колумбии уезжает, не возвращаются, потому что не могут. Там ведь размах настолько огромный, что они, захоти вернуться, здесь просто не поместятся. Ибо невозможно это. Но все же, думаю, есть ностальгия у того, кто оторван от родных мест, в которых детство прошло, и он, полагаю, это ощущает так, будто ему перекрыли туда доступ, вроде того. Словно толпа преграждает ему дорогу и не дает к его прежней жизни вернуться. Но когда такой человек делается большой личностью, ему уже везде тесно.

ХОСЕ САЛЬГАР. Габо такой, что с ним чудесно посидеть и поболтать. Спрашивать. Рассказывать. И он будет тебя слушать. Вот я его спрашиваю: «Почему ты вот так-то говоришь?» На одной вечеринке забавная вещь приключилась. Мой сынишка, он еще маленький был, ужасно разволновался, когда мы ждали в гости Габо. И сказал мне: «А я под стулом магнитофон прикреплю и буду записывать все, что Габо говорить станет». Умно придумал, ничего не скажешь. Уже после всего я сообщаю Габо: «Честно тебе сознаюсь: этот постреленок все наши тары-бары на магнитофон записал. Давай послушаем, может, запись на что и сгодится. Посмотрим, вдруг там есть что-то, что стоило бы сохранить, а потом, глядишь, и напечатать».

ЭКТОР РОХАС ЭРАСО. Они ему житья не давали. Пришлось ему даже телохранителя себе нанять. Он за жизнь свою опасался.

ХОСЕ САЛЬГАР. «На самом деле следовало бы выкинуть из кастильского языка кучу всего», — сказал Габо. «Ну, например?» — «Букву H. Мы должны избавиться от этой H[120]». Мы толковали об этом в одну из тех наших долгих посиделок у меня дома. С нами еще Аргос, Осуна и Мерседес были. А потом стали обсуждать, как феномен Габо мог бы даже изменить испанский язык.

МАРГАРИТА ДЕ ЛА ВЕГА. Он еще долго жил в Картахене после того, как получил Нобелевскую премию. У него там свое жилье есть. Помню, что приходила к нему в гости в 1983 году и в 1984-м, когда праздновалось 450-летие Картахены. Он живет там, окруженный таким почитанием… Раз я в шутку пнула его по ноге и сказала: «Ты уже в оракула превратился в Колумбии, смотри, скоро будут бегать к тебе, спрашивать, пойдет ли дождь и кого в королевы красоты выберут». И еще спросила: «Что ты дальше делать собираешься?» А он ответил: «Нет, ну я же все еще пишу, каждое утро часа по четыре, по пять работаю над романом о Картахене». (Это который «Любовь во время чумы».) Конечно же, на этот роман его вдохновил Бальзак, и я считаю, что до некоторой степени здесь и мой вклад имеется, и любовь моего отца к Бальзаку тоже свою роль сыграла.

ХОСЕ САЛЬГАР. На мой взгляд, очень чудное это дело — нести бремя славы. Габо, конечно, рад и счастлив, когда его узнают, ценят, должное отдают и слова признания ему говорят.

РОУЗ СТАЙРОН. Да, он говорил со мной о том, что слава наложила на него большую ответственность и всякий раз, когда он садится перед чистым листом бумаги и пишет, ему приходится проявлять большую осмотрительность, потому что все это предназначается множеству людей. И конечно, он точно так же следит за каждым словом в публичных высказываниях. Когда мы приезжали в Картахену — по-моему, где-то в конце 1990-х, — он был невероятно знаменит, и публика гонялась за ним и осаждала его даже больше, чем кинозвезд, которые съехались на кинофестиваль. Плюс репортеры, которые вечно цепляются к любому его слову… Я думаю, это тяжкое бремя. В 1974-м, в 1975 годах такого еще не происходило. Безусловно, он как был, так и остается человеком беззаботным и веселым, и он очень забавный, однако тогда он имел возможность более свободно высказывать свои мысли и заниматься общественной деятельностью. И знаете, мог позволить себе Пиночета клеймить. Сказал даже, что больше ни слова не напишет, пока Пиночет не будет смещен и не покинет Чили. Тогда он разрешал себе безрассудные и смелые заявления, каких, вероятно, не допустил бы теперь. Он все еще очень политизированный, деятельный и ярый активист, но сегодня предпочитает действовать втихомолку, не выставляясь. Он если и не стал осторожнее, во всяком случае ведет себя вдумчивее и осмотрительнее.

ОДЕРАЙ ГЕЙМ. Я в Мадриде жила. А он, бывало, позвонит и скажет: «Я в Мадрид еду, только смотри, никому ни слова. Не хочу я никого видеть». Потом, дня через три, снова звонит: «Давай ты со мной в книжный магазин пойдешь, надо, чтобы меня узнали».

РАФАЭЛЬ УЛЬОА. Когда он уже прославился, я его снова в Картахене видел. И знаете, он появился, и народ сбежался поприветствовать его. А Габито на расстоянии держался. Потому что люди знаменитые…

ХАЙМЕ ГАРСИА МАРКЕС. Сидим мы с Габо воскресным утром на балконе, в пижамах еще оба, и в «психушку» играем — это мы так между собой наши долгие разговоры называем. Мы же как встретимся, так треплемся без остановки, перестать не можем. И вдруг — нате вам, без всякого предупреждения президент является, потому что Габо видеть хочет.

МАРГАРИТА ДЕ ЛА ВЕГА. Габо с моим отцом о чем только ни говорили. Думаю, они часто встречались, по разным поводам, на всяких мероприятиях, посиделках, в ресторанах, дома у нас. Я, например, помню, как ходила завтракать к ним на Авенида Сан-Мартин — там его семья обитала, а сам он тогда еще не жил в Картахене и даже не получил Нобелевской премии, не снискал славы, и я была совершенно очарована, потому что слушать его — одно удовольствие. О чем бы он ни говорил. О еде, предположим. «Вот почему маисовый хлеб так хорошо со сметаной сочетается?» И тут же начинают обсуждать книгу какого-нибудь Икса или поэзию некоего Игрека. Или еще так: «Почему Ги де Мопассан умер в доме скорби?», «Откуда у него сифилис взялся?» И мой папа давай ему в подробностях объяснять, что да как, потому что как раз об этом он и писал — о болезнях, которыми страдали писатели. Мой отец свою первую книгу издал под названием «Вот так они страдали», и в некотором смысле она вышла на международный рынок, потому что Габо послал ее Кармен Балсельс, и та устроила ее публикацию.