Книга Секреты Российской дипломатии. От Громыко до Лаврова - Леонид Млечин

16 января 1991 года на коллегию МИД приехали Горбачев, Шеварднадзе и Бессмертных. Прежде чем представить нового министра, президент сказал, что Шеварднадзе имел право уйти, хотя непростительно, что он заранее не посоветовался с президентом.

— Но он был всегда рядом, он был самым близким товарищем — во всех сложных ситуациях и, самое главное, в выборе, — заключил Горбачев. — Я не жалею ни о чем, что было сделано, хотя были и недостатки.

Несколько слов произнес Шеварднадзе:

— Президент в свое время сделал довольно оригинальный выбор. Но благодаря поддержке коллектива мы не подвели президента.

Новый министр Бессмертных счел необходимым поблагодарить своего предшественника за высокий профессионализм. Эдуард Амвросиевич покинул кабинет министра, не предполагая, что в том же году вновь вернется в высотное здание на Смоленской площади. Когда Шеварднадзе уходил, один из его тихих недоброжелателей внутри мидовского аппарата вдруг ожил и на большом собрании заявил:

— Воттут наш бывший министр говорил о морали и нравственности. Но ничего этого в политике нет. Есть только интересы. В общем, мы тут в романтизм вдарились.

Сергей Петрович Тарасенко ему ответил:

— За предыдущие годы работы в министерстве я десятки раз испытывал угрызения совести. И тем, что мы избавились от этого, тем, что я могу приносить пользу стране и не чувствовать себя подонком, — я обязан Шеварднадзе. Пять с половиной лет работы с ним были счастливейшими в моей жизни. Ни о чем не жалею. Если бы история повторилась, сделал бы то же самое.

Министр на три недели

Шеварднадзе не знал, чем ему заняться. Он создал Внешнеполитическую ассоциацию, чтобы в последствии превратить ее в мозговой центр, анализирующий внешнюю политику с независимых позиций. Но после многих десятилетий напряженной политической жизни ему было невыносимо скучно.

В марте 1991 года, когда американский госсекретарь Бейкер приезжал в Москву, он ужинал у Шеварднадзе. Бывший министр обреченно говорил, что существует угроза хаоса и диктатуры, что возможен государственный переворот, и стране нужно новое поколение руководителей. Он полностью разочаровался в Горбачеве. Одному из своих гостей Шеварднадзе с печалью заметил:

— Теперь я понимаю, почему человек может покончить жизнь самоубийством.

Александр Бессмертных не пробыл на посту министра и восьми месяцев — после августовского путча ушел в отставку. Новым министром стал Борис Дмитриевич Панкин, посол в Чехословакии, единственный советский посол, открыто выступивший против ГКЧП. Но и Панкин оставался на посту министра меньше трех месяцев. И тогда министром вновь стал Шеварднадзе.

Зачем Горбачеву в последние дни существования Советского Союза вновь понадобился Шеварднадзе? Он был недоволен работой внешнеполитического ведомства? Хотел, чтобы дипломаты что-то делали иначе? О том, что происходило в те месяцы в Кремле, мне рассказывал один из немногих близких в те дни к Горбачеву людей — его пресс-секретарь Андрей Серафимович Грачев.

— Приглашение Шеварднадзе не означало, что президент недоволен МИД, — считает Грачев. — МИД в ту пору мог заниматься только склеиванием разбитых горшков на внешнем фронте. Горбачеву было ясно, что, заполучи он обратно Шеварднадзе, это было бы замечательным политическим сигналом для внешнего мира и одновременно для советской номенклатуры — все должно стать на свои места, и интермедия, связанная с путчем, как бы политически закрывается.

Горбачев сразу же после августовского путча пытался вернуть Шеварднадзе на Смоленскую площадь. По словам члена политбюро Александра Николаевича Яковлева, в его присутствии Горбачев предложил Шеварднадзе занять пост министра иностранных дел. Тот наотрез отказался.

— Почему? — растерянно спросил Горбачев.

— Я вам не верю, Михаил Сергеевич, — жестко ответил Шеварднадзе.

Да и Горбачев до путча плохо отзывался о Шеварднадзе: рвется к власти, его пожирает честолюбие, сам желает стать президентом.

— Отношения казались напрочь испорченными. Все-таки Шеварднадзе ушел, хлопнув дверью, — говорит Грачев. — А в первые дни августовского путча он выступил с несколько двусмысленными оценками деятельности Горбачева. Он не был до конца убежден, что Горбачев не замешан каким-то образом в происходящих событиях.

Канцлер ФРГ Гельмут Коль в телефонном разговоре прямо спрашивал Горбачева:

— Как расценивать заявление Шеварднадзе о том, что вы якобы знали о намечавшемся путче?

— Что-то я не слышал таких интерпретаций, — схитрил Горбачев.

— Но у нас об этом пишут в газетах.

— Я поинтересуюсь. Возможно, это были какие-то заявления для заграницы.

— Ведь он же был вашим другом.

— Я и сейчас за то, чтобы и он, и Яковлев вернулись.

Шеварднадзе взял свои слова назад, но никто не мог представить себе, что процесс примирения и сближения с Горбачевым пойдет так быстро, что он вскоре вновь станет министром — всего на три недели.

— Почему Шеварднадзе все же согласился?

— У них был долгий, почти семейный разговор, — вспоминает Андрей Грачев. — Шеварднадзе не сразу согласился. Но и перед ним стоял вопрос: а что дальше? Выбора у него не было. Вряд ли он мог рассчитывать, что станет для Ельцина таким же близким человеком, как и для Горбачева. Так что должность в российских структурах ему бы не предложили. И кроме того, он с удовольствием вспоминал о своей министерской работе, потому и был податлив.

— И он не предполагал, что его второй министерский срок окажется столь коротким?

— А как вы думаете, принял бы он эту должность, если бы так думал? Конечно же, нет. Так что не только Горбачев поверил в возможность восстановить единое государство.

5 ноября 1991 года Михаил Сергеевич предложил Шеварднадзе заняться прежним делом. 20 ноября Эдуард Амвросиевич вернулся в знакомый кабинет на седьмом этаже в высотном здании на Смоленской площади. Только теперь его должность называлась иначе — министр внешних сношений. МИД в середине ноября, при Панкине, слили с министерством внешних экономических связей и переименовали.

Шеварднадзе заявил, что его главный приоритет — сохранение единого государства. Он сказал, что отменяет все зарубежные визиты.

— Весь его календарь состоял из поездок по республикам, — вспоминает Грачев. — Он понимал, что от того, насколько ему удастся поладить с республиканскими руководителями, зависит восстановление государства, да и его пребывание на этой должности.

Шеварднадзе боялся распада СССР, внушал своим партнерам на переговорах, сколь важно для всего мира сохранить единую страну. Западные лидеры предпочли бы по-прежнему иметь дело с Советским Союзом, а не с пятнадцатью новыми государствами, но их собственные эксперты докладывали, что, судя по всему, Советский Союз не сохранится. Подозревать Шеварднадзе в том, что он на всех должностях в Москве оставался тайным грузинским националистом и мечтал о разрушении страны, нелепо.