Книга Песни сирены - Вениамин Агеев

Галя была дочерью начальника базы райпотребсоюза. Сегодня значение подобного обстоятельства не слишком очевидно, но во времена моей юности Юрий Петрович Деггяренко был заметной фигурой в районе, а его домашние пользовались многочисленными писаными и неписаными привилегиями, распространявшимися не только на всю подведомственную ему сферу товаров и услуг, но и на соответствующие места работы и учёбы жены и дочери. Иначе нельзя было объяснить некоторые не стыкующиеся в сознании рядового обывателя обстоятельства. Например, награждение ничем не примечательной троечницы Гали путёвками во всесоюзный лагерь «Артек» или терпимое отношение начальства к длительным бюллетеням её матери, во время которых та, совершенно ни от кого не таясь и даже не притворяясь больной, ездила то в Москву, то в Ленинград, а однажды ухитрилась побывать даже за границей, на каком-то румынском курорте. Столь высокая информированность о скучных подробностях быта местных крезов могла бы показаться странной для мечтательного подростка вроде меня – то есть совершенно далёкого как от проблем общедоступности тех или иных дефицитных товаров, так и от перспектив морских и зарубежных поездок. Если бы не одна существенная деталь. В том возрасте, поелику возможно, я был почти неразлучен с Вовкой Котенко из двенадцатой квартиры. Это уж потом наши жизненные пути разошлись, и, соответственно, угас тот непритворный интерес друг к другу, без которого всякая дружба перестаёт быть дружбой, а перерастает в более или менее завуалированное равнодушие, пусть и проникнутое симпатией. Но в восьмом классе у меня не было более близкого товарища и соратника по всевозможным проказам, в том числе не вполне безобидным, вроде изготовления шутих и разных, как это называлось в нашем детстве, «взрывпакетов» – у Вовки имелась отчётливая склонность к ремеслу диверсанта-самоучки. Так же, как и я, он рос в неполной семье, с той разницей, что мой отец действительно рано ушёл из жизни, в то время как Вовке его мать успешно скармливала дезу об отважном лётчике-испытателе, который не успел катапультироваться из горящего истребителя-перехватчика, спасая родной город. Этот обман продолжался вплоть до пятнадцатилетнего возраста, а точнее, до той поры, покуда живой и ничуть не обгоревший, но изрядно поддатый «лётчик» не появился у Котенок в доме, рассчитывая перехватить червонец-другой «до получки». Откуда взялась версия об испытателе, неизвестно, но я допускаю, что она была навеяна словами популярной песни про огромное небо. Не стану вдаваться в подробности неожиданного воскрешения блудного папаши, суть в другом. А именно в том, что Вовкина мать восполняла отсутствие традиционного семейного очага тесной дружбой с соседками, тётей Розой Гринберг и тётей Эльвирой Назарянц. Последняя работала чертёжницей в той же проектной конторе, что и мадам Райпотребсоюз, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Как раз тётя Эльвира и являлась настоящим кладезем информации о чете Деггяренко и их роскошной жизни, о нечистом на руку главе семьи, о его развратной супруге и избалованной дочери. В общем-то, это была классическая, как я понимаю теперь, сага из жизни дворцов, сложенная в процессе коллективного творчества хижин. Маленькая предтеча мексиканских сериалов, которая, с одной стороны, разнообразила жизнь трёх уставших от повседневных забот и одиноких, независимо от их семейного положения, женщин, а с другой, позволяла им, в какой-то мере, ощутить своё моральное превосходство. Пусть кто-то купается в роскоши, зато мы куда духовнее, ибо читаем Мориса Дрюона и Булгакова. И уж во всяком случае, высоконравственнее, ибо бережём честь смолоду, живём трудно, но достойно и в поте лица зарабатываем свой честный хлеб, а не ездим, как некоторые, каждые три-четыре месяца по фальшивым бюллетеням на курорты с молодыми любовниками. До поры до времени, пока я был равнодушен к Гале, сплетни о семье Деггяренок проходили мимо моих ушей, но настал момент, когда всё переменилось. Либо Галя действительно превратилась из серой мышки в писаную красавицу, либо сам я вступил в тот возраст, когда внешность давно знакомой девчонки вдруг представляется в новом свете, но теперь я начал жадно прислушиваться к разговорам, доносившимся из кухни, где обычно находилось трио наших собеседниц, благо ни одной из них не приходило в голову понижать голос даже во время обсуждения интимнейших деталей. Случайно встречая Галю в ближайшем магазине или сталкиваясь с ней на улице, я начал ощущать приятное волнение и вместе с тем некоторую робость. Если раньше мне ничего не стоило залепить ей в спину снежком или, видя, как она идёт с авоськой в сторону булочной, попросить купить буханку хлеба и на мою долю, то теперь меня непроизвольно охватывало непонятное смущение. В какой-то мере этому, наверное, способствовали и рассказы «тройки трибунала». К слову, замечу, что только поближе познакомившись с Дегтяренками, я смог оценить, насколько изобретательно настоящие художники обращаются с исходным материалом. При том, что герои саги даже без аусвайсов и места прописки оставались безусловно узнаваемыми, вымысел и правда были искусно перемешаны до такой изящной пропорции, что, пожалуй, выглядели достовернее самой жизни. Так или иначе, но это народное творчество дало моему воображению некий эротический толчок. Правда, повзрослевшая Галя тоже вела себя иначе, чем прежде, да и окружение её изменилось. Это, кстати говоря, свидетельствовало о том, что она на самом деле стала другой, а не только приобрела новый статус в моих фантазиях. Галю вдруг стали замечать ребята постарше; я не раз видел, как её галантно провожал до дома то один, то другой кавалер – не только из числа старшеклассников, но и заметно взрослее. Об одном из них, Юре Калинине, мне было известно, что он недавно отслужил срочную в армии, а теперь собирается сделать карьеру бравого прапорщика в местной воинской части. Будучи ничем не примечательным юношей, к тому же, больше робким, чем развязным, я, разумеется, даже не пытался ухаживать за принцессой райпотребсоюза. Не столько по причине её подразумеваемой принадлежности к другому кругу из-за крутого папаши, сколько из-за собственной болезненной мнительности, ставящей под сомнение мою конкурентоспособность в сравнении с другими претендентами. Всё, вероятно, так и закончилось бы лишь скрытыми вздохами да ночными поллюциями, если бы не случайное происшествие одного скучного зимнего вечера, когда мать послала меня на улицу вынести мусор. Своеобразная игра обстоятельств заключалась в том, что, увидев в тускловато-жёлтом свете уличного фонаря, как какой-то подросток сорвал с прохожей шапку, я бросился за ним вдогонку чисто импульсивно, даже не подозревая о том, что жертвой ограбления стала моя тайная пассия. Собственно, ничего героического и не произошло, потому что похититель, видя, что его вот-вот догонят, на ходу отшвырнул свою добычу в сугроб, а мне не до такой уж степени были свойственны гражданские доблести, чтобы продолжать преследование ради бескорыстной любви к правопорядку. Но, вернувшись с трофеем, чтобы возвратить его законной владелице, я встретил восхищённый взгляд очаровательных карих глаз.

– Так вот ты какой! – молвила, будто в сказке, моя возлюбленная.

– Какой?

– Вот такой. Настоящий рыцарь! – усугубив ощущение театральной сказочности, заключила благодарная красавица.

Нечего и говорить, что, даже не рассчитывая на какие-то практические блага, после таких слов я и так был на седьмом небе от счастья. Дальнейшие события, однако, превзошли всякие мыслимые ожидания, потому что Галя посчитала нужным рассказать об этой истории отцу, вольно или невольно раскрасив её в самые героические тона и не чураясь преувеличений. Тщедушный мальчишка, сорвавший с неё «песца», получил ранг матёрого бандита, а сам я, по Галиной версии, обеспечивая безопасность девушки, якобы довёл её, «всю в слезах», аж до дверей квартиры, хотя в действительности мы с ней довольно скомканно и неловко простились сразу же после возвращения шапки. Если б я и надеялся на некую символическую награду, у меня не хватило бы наглости предположить, что в следующую субботу я могу быть приглашённым к Дегтяренкам на семейный ужин – со специально испечённым по этому поводу тортом, с поднятием тостов в мою честь и с предупредительно-щедрым радушием хозяина дома. Впрочем, Юрий Петрович и впоследствии относился ко мне благосклонно. Даже после того, как мы с Галей перестали общаться, он, встречаясь со мной на улице, неизменно спрашивал, отчего я так редко к ним захожу, простодушно намекая, что девки – дуры, а женское сердце переменчиво – так что не стоит ссориться по пустякам, а нужно по-мужски, мягко, но настойчиво гнуть свою линию, и тогда всё будет нормально. Зато мамаша так никогда и не прониклась ко мне дружескими чувствами. Я для неё остался безотцовщиной и «фулюг’аном» – именно так, несмотря на претензию принадлежности к высшему кругу, называла меня мать Гали. Уж не знаю, с чем это было связано – может быть, с тем, что года за три до этого мы с мальчишками, гоняя во дворе мяч, разбили Дегтяренкам окно. Она и тогда не хотела верить в то, что происшествие явилось не результатом злого умысла, а представляло собой лишь обыденный пример лёгкого материального ущерба, всегда сопутствующего подвижным детским играм. Теперь же я и вовсе, как она подозревала, решил вогнать её в гроб. Во всяком случае, Галя, уже после того, как наши прогулки стали заканчиваться неумелыми, хотя и безумно страстными влажными поцелуями в тёмном подъезде, однажды сказала мне, что мамаша, обратив внимание на всё более поздние возвращения дочери после вечерних променадов, сделала ей выговор.