Книга Песни сирены - Вениамин Агеев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– А ты?
– Ногтями ему всю физиономию исцарапала. Мне бы его в тот день сразу послать, а я, как дура, позволила со мной в квартиру войти. Вот он и связал меня.
– Как это – связал?
– Да очень просто. Простынками. У него, видать, хорошая практика была, только я об этом тогда ещё не догадывалась.
– И что дальше?
– Тогда я ему в рожу плюнула. Но он, надо отдать ему должное, больше меня не тронул. Только заставил слово дать, что я не буду больше плеваться и царапаться – тогда, мол, он меня развяжет перед тем, как уйти. Ну что делать? Я обещала. Он развязал да ушёл. Я думала – уже всё, конец. Но мы всё-таки ещё раз помирились, правда, ненадолго, потому что он как раз сначала исчез неизвестно куда, а потом заявился ко мне глубокой ночью, весь избитый, попросил спрятать его на несколько дней. Как оказалось, он уже в розыске был. Из-за того что какого-то азербайджанца до смерти забил вместе со своими дружками. Они из него, видите ли, денежный долг выколачивали. Тут-то я и поняла, что он за «бизнесмен» – он мне бизнесменом представлялся, даже карточку давал. Экспорт-импорт или что-то в этом роде.
– А ты?
– Ну а что я? Спрятала, как он и просил. А через двое суток за ним какие-то родичи приехали на джипе и увезли его.
– Молодец, не предаёшь своих! – я саркастически засмеялся, хотя, если честно, пребывал в лёгком шоке из-за рассказанного.
– А что, я должна была в милицию пойти, чтобы он и меня ухайдокал, как этого азербайджанца? Да и жалко мне его было, если честно. Вот знаю, что не за что жалеть, а всё равно жалко! Но, правда, сказала ему, что больше знать его не знаю. Чтобы никогда не приходил. И он, действительно, не приходил до сегодняшнего дня. А сегодня пришёл – весёлый такой! Поехали, говорит, в ресторан, у меня день рождения.
– Как это? В розыске, а по ресторанам ходит.
– Я не знаю. Времени-то много прошло… Может, сроки давности какие-то есть, а может, просто откупился. Но сейчас он под своим собственным именем живёт и ни от кого не скрывается. Это точно, он мне сам сказал. Ты только не переживай, ладно? – Алла погладила меня по плечу, глядя на мою перекошенную физиономию. – Не нужно. Всё в прошлом. Я ему так и сказала.
– Что ты сказала?
– Что я люблю тебя.
Некоторое время мы ехали молча, потом Алла спросила:
– Ты мне веришь?
– А нужно?
– Ещё как нужно! Ты только ни о чём не думай. Этот дурачок, хотя и приугас сразу, но пытался над тобой насмехаться. Завидного, дескать, ты себе парня нашла – по всему видно, интеллигент. Да ещё и на такой крутой тачке. А я ему в тон: вот именно! И любовник такой, что любому сто очков форы даст – не то что некоторые. Видел, как он со стоянки вывернул? Похоже, что дошло до сознания.
Поскольку я так и продолжал молчать, Аллочка почти насильно подвела итог нашей беседе сочным поцелуем, пользуясь тем, что я остановился на светофоре. Затем, выпуская меня из объятий, чтобы мы могли продолжить движение, резюмировала:
– И это чистая правда. Лучше тебя нет никого на свете.
Я ни на минуту не усомнился в её искренности. И хотя моё дурное настроение развеялось не до конца, был уверен, что между нами нет ни капли никакого притворства, хотя бы даже благожелательного. Но это тогда. А что мне было делать теперь, после всего того, что я узнал об Алле за последние несколько недель? Разве мог я поручиться, что всё это время моя подруга не продолжала встречаться с каким-нибудь таким Аликом, а хотя бы даже и с этим самым? Не мог.
И вот парадокс – казалось бы, звонок администратора должен был ещё больше отдалить меня от Аллы. Но ничего подобного. Угасли, если так можно сказать, только хорошие чувства, исчезла нежность. Привязанность никуда не делась – только стала больше похожа на чувство неудовлетворённой мести. В любом случае, я не мог найти в себе сил, чтобы сейчас оставаться с Норкой. Что бы ни ждало меня в «Восточном экспрессе», в эту минуту я должен был находиться там.
– Извини, – сказал я, поднимаясь и набрасывая на плечи куртку, – мне нужно идти.
– Это она? – спросила Оля, не произнося имён.
– Нет, – успокоил её я, – это не она. Я тебе потом объясню.
– Куда же ты? – Норкина снова широко распахнула глаза в непритворном ужасе.
– Не волнуйся за меня. Всё будет нормально.
…На начальном этапе заболевания часто можно выделить существенные в социальном плане события в жизни больного, на фоне которых формируется умеренно выраженная, оправданная подозрительность. Предполагается, что более типичным является острое начало, чем незаметное. Начальные подозрения подвергаются переработке и временами носят бредовый характер. Как показывает длительное наблюдение, 50 % больных выздоравливают, у других 20 % наблюдается улучшение состояния, и оставшиеся 30 %) больных не обнаруживают никакой динамики. Имеются клинические данные, что у больных с бредом ревности развод приводит к прекращению развития бредовой системы, хотя бредовые идеи в отношении прошлого сохраняются. Новый брак может вновь разжечь систему бреда ревности…
Ревность – чувство, не достойное человека, плод наших гнилых нравов и права собственности, распространённого на чувствующее, мыслящее, хотящее, свободное существо.
Следующие две недели проплыли тихо, неторопливо и уединённо. За это время не случилось ни одного сколько-нибудь заметного события, и мне даже нравилось, что жизнь замедлила своё течение – слишком уж много волнений выпало на прошедший месяц. Даже календарь не сподобился спровоцировать кого-то из моих друзей на встречу или хотя бы на телефонный звонок, потому что все дни рождения, праздники и прочие красные даты либо миновали, либо маячили в не слишком близком будущем – а значит, никто из них не имел формального повода для совместного времяпрепровождения. На работе я, правда, несколько раз виделся с Большаковым, но и Вадик не проявил чрезмерной общительности, и я даже знал почему. Его недавняя попытка поговорить с Норкиной по душам вызвала у той не слишком радушную реакцию, а косвенным виновником Олиного плохого настроения Вадик, конечно же, без колебаний назначил меня. Кстати, это даже странно, что Большаков, будучи медиком, уделяет настолько большое значение моей скромной персоне, едва дело касается Норки. Мало ли поводов для дурного расположения у обладательницы капризного женского организма, со всеми присущими ему хитросплетениями всяческих циклов и гормональных всплесков? Но Вадик уверен, что прямо или косвенно я всегда замешан в любых Норкиных проблемах. Ну что ж, со стороны виднее, тем более что как раз в этом случае он, похоже, был не так уж далёк от истины. Во всяком случае, Оля до сих пор не удосужилась мне позвонить, не говоря уже о личном визите, а ведь обычно она хотя бы раз или два в неделю обменивалась со мной новостями, даже если ничего особенного не происходило. Я подозревал, что она просто не успела простить мне слишком поспешного бегства, когда мы столь неожиданно расстались после моего разговора с Романом. И до некоторой степени я мог её понять. Но самая интересная деталь, о которой Норка не была осведомлена, заключалась в том, что я так и не доехал в тот вечер до предполагаемого места назначения. Уже на половине пути меня стали мучить сомнения, и я сбросил скорость до почти дозволенной, а за два квартала до «Восточного экспресса» поменял направление и неспешно покатил к себе домой. Как и следовало ожидать, ни возле подъезда, ни на лестнице не обнаружилось никакой засады, устроенной Генкой с дружками, и я, благополучно миновав зону повышенного риска, очутился в квартире, где коммунальный сосед Миша очень кстати предложил мне стакан водки. Против обыкновения, я не стал на этот раз отвергать Мишино угощение, хотя инициативу продолжения праздника после того, как первая бутылка опустела, так и не поддержал. Вместо этого я отправился в родную холостяцкую кровать и впервые за долгое время заснул крепким сном праведника, хотя моё сознание и отягощал целый рой мрачных мыслей. Проснувшись, я обнаружил, что солнце стоит уже высоко, а недавнее эмоциональное напряжение практически исчезло. Где-то на заднем плане сознания всё ещё витали радужные обрывки сновидений, в том числе и эфемерный образ Гали Деггяренко, во времена моей юности обитавшей в соседнем доме и олицетворявшей для меня то явление в периоде эмбрионального развития личности, которое частенько фигурирует в поэтических и прозаических произведениях искусства под именем «первой любви». Между прочим, как раз из-за очень вовремя возникшего воспоминания о Гале, девушке отнюдь не бесплотной в реальной жизни, а, напротив, обладательнице довольно пышных форм, я накануне заставил себя поменять маршрут следования. Да и утром, во время непроизвольной попытки подведения итогов, это воспоминание, взламывая накатанную колею привычного образа мыслей, оказало мне добрую услугу.
