Книга Хрущевская "оттепель" и общественные настроения в СССР в 1953-1964 гг. - Юрий Аксютин

Но не слишком ли много будет «свидетелей обвинения»? И не стоит ли разбавить их другими известными ветеранами, не подвергавшимися репрессиям? 4 февраля заведующий отделом партийных органов ЦК КПСС по союзным республикам Е.И. Громов вносит предложение пригласить на съезд в качестве гостей 25 человек и прилагает их список. Постоянные гостевые билеты на все заседания предполагалось выдать 20 из них, в том числе В.П. Антонову-Саратовскому, С.И. Гопнер, С.С. Дзержинской, Г.М. Кржижановскому, Г.И. Петровскому, Е.Б. Стасовой, Л.А. Фотиевой. А из перечисленных в уже упомянутых списках репрессированных, но реабилитированных гостевые билеты, причем только разовые, «на отдельные заседания», должны были получить лишь 5 человек, в том числе и Снегов!?

4 и 5 февраля 1956 г. Хрущев направляет членам и кандидатам в члены Президиума ЦК, а также секретарям ЦК еще один проект отчетного доклада. Там содержалось обещание построить 38 млн. квадратных метров жилья уже в этом году и 205 млн. за пятилетие. И были зафиксированы все внешнеполитические новации. Но о культе личности — опять ни слова!

9 и 13 февраля Хрущев рассылает им же поправки, внесенные в этот проект, в том числе поправку Молотова, предложившего дополнить вывод о возможности использовать и парламентский путь для перехода к социализму с оговоркой о необходимости давать «решительный отпор оппортунистическим элементам, не способным отказаться от политики соглашательства с капиталистами и помещиками». Хрущев посчитал молотовские поправки приемлемыми и сообщил, что включает их в проект. Именно в эти дни и был решен вопрос о зачтении на съезде отдельного доклада о культе личности Сталина.

9 февраля 1956 г. Президиум ЦК заслушал сообщение комиссии Поспелова. В нем говорилось, что «1935-1940 годы в нашей стране являются годами массовых репрессий советских граждан» и что в эти годы «было арестовано по обвинению в антисоветской деятельности 1920635 человек, из них расстреляно 688503 человека». Приводимые в сообщении факты были настолько ужасающими, что «в особенно тяжелых местах текста Поспелову было трудно читать, один раз он даже разрыдался», — вспоминал Микоян.

При обсуждении Хрущев, Первухин и Микоян подчеркивали, что приведенные цифры и документы, в том числе за подписью Сталина, раскрывают несостоятельность его как вождя.

— Что за вождь, если всех своих уничтожает? Надо проявить мужество, сказать правду.

Они высказали мнение, что продумать, как это сделать, конечно, надо. Но съезд должен знать:

— Если не сказать, — тогда проявим нечестность по отношению к съезду.

— Может быть, товарищу Поспелову составить доклад и рассказать о причинах культа личности, к чему ведет концентрация власти в одних руках?

— В нечестных руках.

— Где сказать? На заключительном заседании съезда.

— А делегатам съезда раздать отпечатанные завещание Ленина и его письмо по национальному вопросу.

Судя по воспоминаниям Хрущева, речь шла о том, дополнять ли отчетный доклад ЦК съезду соответствующим разделом. И именно на этом заседании Президиума ЦК ему пришлось напомнить своим соратникам, что при обсуждении отчета каждый член руководства «имеет право выступить на съезде и выразить свою собственную точку зрения, даже если она не совпадает с основными положениями отчетного доклада». Ему не было нужды говорить им, что он готов сам выступить, если потребуется, и высказать свою точку зрения на аресты и казни. К тому же он и Микоян, по утверждению сына последнего, прибегли к своеобразному блефу, выразив «озабоченность», как бы на съезде не выступил Снегов, а что он будет говорить, одному Богу известно.

Когда Хрущев диктовал свои воспоминания, он утверждал, что не помнит точно, кто после этого персонально поддержал его: «Думаю, что это были Булганин, Первухин и Сабуров… Возможно, Маленков тоже поддержал меня». Вполне вероятно, что кто-то из них и проявил инициативу, направленную на достижение компромисса:

— Раз вопрос ставится так, видимо, лучше сделать еще один доклад.

Тут все вынуждены были согласиться, что придется. Но, может быть, лучше всего это сделать не сейчас, с кондачка, а на следующем съезде? Ведь надо хорошенько подготовиться, изучить дополнительные материалы, все взвесить. Но Хрущев, вырвав у своих оппонентов принципиальное согласие, решил дожать их до конца:

— На 21-м уже будет поздно, если мы вообще сумеем дожить до того времени и с нас не потребуют ответа раньше. Поэтому лучше всего сделать второй доклад теперь.

Молотов согласился, что на съезде о Сталине все же надо сказать. Но «не только это», а и то, что он — продолжатель дела Ленина, кстати, и по национальному вопросу.

— 30 лет мы жили под руководством Сталина, индустриализацию провели, после Сталина вышли великой партией.

Судя по последующим репликам его оппонентов, он был против публикации последнего ленинского письма по национальному вопросу с критикой сталинской концепции автономизации.

Схожую линию защиты Сталина занял Каганович. Предложение Хрущева заслушать доклад он назвал правильным. Он был даже не против того, чтобы раздать ленинские завещание и письмо.

— Историю обманывать нельзя. Факты не выкинешь. Мы несем ответственность. Но обстановка была такая, что мы не могли возражать.

Сославшись на историю своего брата, попавшего в опалу и покончившего жизнь самоубийством, Каганович продолжил:

— Но мы были бы нечестны, если бы, говоря об истреблении кадров, стали говорить, что вся борьба с троцкистами была неоправданна. Я согласен с товарищем Молотовым, чтобы сделать все с холодным умом. Да, мы переживаем. Но чтобы не развязать стихию, редакцию доклада преподнести политически. Хладнокровно надо подойти, чтобы 30летний период не смазать.

Правильным посчитал предложение Хрущева и Булганин:

— Члены партии видят, что мы изменили отношение к Сталину. Если съезду не сказать, будут говорить, что мы струсили. То, что вскрылось — мы не знали. Списки на 44 тысячи — невероятный факт. Надо быть ближе к правде. На два этапа роль Сталина разделить. На втором он перестал быть марксистом. Как сказать? На базе [концепции] культа личности. Сталин и партия [не одно и то же]. Нельзя приписывать Сталину [все заслуги партии].

Другими словами, Булганин выступал за то, чтобы партия не брала на себя все грехи своего вождя.

Выразив согласие «довести до партии» то, что стало сегодня известно Президиуму ЦК, Ворошилов в то же время высказался за осторожный подход к этому делу, за более основательную подготовку:

— Мы не в отпуску. Всякая промашка влечь будет последствия. Напомнив Кронштадский мятеж и выступление «новой оппозиции» на XIV съезде, он продолжил мысль Кагановича:

— Враги были, были. Сталин осатанел в борьбе с ними. Были и звериные замашки. И тем не менее у него много было человеческого.

— Я не осуждаю Сталина, когда вели идейную борьбу с троцкистами, — заявил Микоян. — Но за провал в сельском хозяйстве разве можно простить? Если бы люди были живы — успехи были бы огромны. Мы не можем не сказать об этом съезду. Сказать надо спокойно, что до 34-го года он вел себя героически, а после показал ужасные вещи, узурпировал власть.