Книга Герберт Уэллс - Геннадий Прашкевич
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но это уже совсем другая история.
А вот что касается тех первых рассказов…
Честное слово, до сих пор понять не могу, что именно произошло у меня в голове, когда я их прочитал. Соединились ли, наконец, нужные контакты так, как им полагалось? Или короткое, но мощное замыкание просто выжгло какой-то участок моего мозга? Не знаю. Но как бы там ни было, Уэллсу я благодарен».
3
А вот «Страна слепых».
Она лежит за триста с лишним миль от Чимборасо.
Уэллс всегда оставался точным. Страна слепых лежит за сто миль от снегов Котопахи, в самой глуши Эквадорских Анд. Однажды в эту заброшенную долину по страшным ущельям прошли две-три семьи перуанских беженцев. А потом произошло извержение Миндобамбы, когда семнадцать суток в Квито стояла ночь, а вода в Ягвачи превратилась в кипяток и вся рыба до самого Гуаякиля сварилась. С тихоокеанских склонов низверглись чудовищные обвалы, навсегда отрезав людей от остального мира. И в довершение всех бед, все они постепенно потеряли зрение.
В Стране слепых почти не бывает дождей, но много родников. Травы там сочные, скот тучнеет и множится. Ничто не отвлекает внимания слепых от привычной жизни. Так бы и оставаться сему, но однажды в эту тесную общину попадает зрячий человек. Он вел группу англичан через один из опасных перевалов и загадочно пропал под вершиной Параскотопетля. Но не погиб. Оказался в Стране слепых.
В первые дни трагедия местных жителей его смутила, а потом он даже приободрился; он ведь помнил старую пословицу: в стране слепых и кривой — король. Правда, скоро выяснилось, что это не совсем так. Компенсируя потерянное зрение, у слепых активизируются другие чувства, к тому же в Стране слепых зрение приравнивается к редкостной болезни. Они хотят помочь странному пришельцу извне, и однажды, под давлением различных обстоятельств, он не выдерживает: соглашается на операцию, которая вернет его в среду нормальных слепых…
Но перед операцией он все-таки бежит. И высоко в горах как бы заново видит окружающий мир — всё то, что давно уже забыто слепыми. «Он думал о большом свободном мире, с которым был долго разлучен, и перед ним вставали видения всё новых и новых горных склонов, даль за далью. И где-то среди них — Богота, город многообразной живой красоты, город дворцов, фонтанов, статуй и белых домов, расположенный в самом сердце голубых далей. Он думал о том, как в какие-нибудь два-три дня можно добраться до чудесного города. Он думал о том, как можно двигаться по реке; идти день за днем, пока берега не расступятся и не поплывут вдали, поднимая волну, большие пароходы; и тогда ты достигнешь моря с тысячью, нет, с тысячами островов; и там, не замкнутое горами, встанет над тобой небо — купол бездонной синевы, глубь глубин, в которой по ночам плывут по своим круговым орбитам звезды».
И человек уходит из Страны слепых.
Но такое решение, видимо, не удовлетворило Уэллса.
Мозг у него работал уже несколько по-другому, и в 1939 году он выпустил «Страну слепых» в новом варианте — тиражом в двести восемьдесят экземпляров. Неизвестно, кто подвиг Уэллса на этот подвиг, может, кто-то из его многочисленных любовниц. Но в новом варианте герой не просто уходил из Страны слепых: он еще уводил с собой любимую девушку по имени Медина… И они счастливо достигли внешнего мира… И теперь в Лондоне у них — мануфактурная лавка, четверо детей, зрячие соседи…
4
Или знаменитая «Дверь в стене».
Некий мистер Лионель Уоллес рассказал эту историю.
Впервые мистер Уоллес (разумеется, это еще одна персона самого Уэллса) увидел небольшую белую дверь среди дикого винограда случайно. Было ему тогда пять лет и четыре месяца. Мать умерла, отец — поглощенный своими делами адвокат — уделял сыну минимум внимания, поэтому Лионель свободно бегал по всему Восточному Кенсингтону. И, увидев белую дверь, открыл ее. И попал в удивительный сад.
«Там были две большие пантеры. Да, пятнистые пантеры. И, представьте себе, я их не испугался. На длинной широкой дорожке, окаймленной с обеих сторон мрамором и обсаженной цветами, два огромных бархатистых зверя играли мячом. Одна из пантер не без любопытства поглядела на меня и направилась ко мне: подошла, ласково потерлась своим мягким круглым ухом о мою протянутую вперед ручонку и замурлыкала». Еще Лионель запомнил, что вдали виднелись какие-то незнакомые зеленые холмы, будто Восточный Кенсингтон провалился куда-то.
«Я будто вернулся на родину».
Безмятежная радость разлита в воздухе.
Легкие, пронизанные солнцем облака плывут в небесной синеве.
А на дорожке — прекрасная девушка. Она сказала Лионелю с чудесной улыбкой: «А вот и ты!» — и повела его за руку в глубину сада. Мальчик хорошо запомнил широкие каменные ступени, тенистую, убегающую вдаль аллею, а под старыми деревьями — мраморные статуи…
И всю остальную жизнь мистер Лионель Уоллес вспоминал загадочную белую дверь в зеленой стене. И не только вспоминал, но время от времени видел. Например, когда ехал в Паддингтон на конкурсный экзамен — поступал в Оксфордский университет. Кэб с грохотом прокатил мимо вдруг показавшейся в зелени двери, но Лионель был слишком изумлен, чтобы остановить кучера. «Да и не мог я его остановить, — оправдывался он перед самим собой. — Останови я тогда извозчика, я бы опоздал на экзамен, мог бы и не поступить в Оксфорд…»
И еще трижды белая дверь оказывалась перед мистером Уоллесом.
Но в первый раз он торопился — ему непременно следовало проголосовать при обсуждении закона о выкупе арендных земель (правительство тогда удержалось у власти большинством всего в несколько голосов). Во второй раз он спешил к умирающему отцу, боялся и минуту потерять. А в третий раз белая дверь в зеленой стене показалась перед ним, когда он прогуливался с коллегами по парку, обсуждая чрезвычайно важное государственное дело. Действительно очень важное. И все-таки мистер Уоллес заколебался. Вдруг пришло в голову: «А что если я попрощаюсь с коллегами и открою дверь?». Но долг победил. И дверь в стене осталась неоткрытой.
1
В 1911 году Уэллс дал известное газетное интервью, позже переработанное в статью.
«Чтобы утвердить современный роман как серьезный литературный жанр, а не простое развлечение, — сказал он, — нужно высвободить его из тенет, которыми его опутали неистовые педанты, стремящиеся навязать роману какую-то обязательную форму. В наши дни любой вид искусства должен прокладывать себе путь между скалами пошлых и низкопробных запросов, с одной стороны, и водоворотом произвольной и неразумной критики — с другой. Когда создается новая область художественной критики, или, попросту говоря, объединяется группа знатоков, самовольно взявших на себя право поучать всех остальных, эти знатоки выступают всегда единым строем, и они не судят о книге по непосредственным впечатлениям, а создают некие наукообразные теории…»
«Я считаю роман поистине значительным и необходимым явлением в сложной системе наших беспокойных исканий, — продолжал Уэллс. — Роман должен быть посредником между различными слоями общества, проводником идей взаимопонимания, методом самопознания, кодексом морали, он должен служить для обмена мнениями, быть творцом добрых обычаев, критиковать законы и институты, социальные догмы и идеи. Роман должен стать домашней исповедальней, просвещать, ронять зерна, из которых развивается плодотворное стремление познать самого себя. Я вовсе не хочу сказать этим, что романист должен брать на себя задачи учителя; роман — не новая разновидность амвона, да и человечество уже не на том уровне, когда над ним властвуют проповеди и догмы. Писатель должен убеждать, призывать, доказывать и объяснять; ему должна быть предоставлена полная свобода выбора темы, жизненного явления и литературных приемов…»
