Книга Горький без грима. Тайна смерти - Вадим Баранов

В суждениях Роя Медведева, в чем-то далеко не бесспорных, важны два момента. Нравственный аспект: субъективная честность людей 30-х, не знавших многого и потому заблуждавшихся, но не шедших на сознательную ложь (это получило широчайшее распространение в период брежневщины, что привело к нравственно катастрофическим последствиям). И второе: хорошее виделось гораздо лучше и ярче, чем плохое.

Вся страна была охвачена единым порывом гордости за спасение полярников-челюскинцев нашими летчиками, легендарным перелетом чкаловского экипажа через Северный полюс в Америку, вызвавшим невиданный энтузиазм и в этой заокеанской державе — цитадели империализма.

Только изнутри можно было распознать все коварство, изуверскую жестокость сталинского аппарата, выработавшего самые изощренные способы «устранения» неугодных, чтобы сделать несколько другой вывод относительно тех же героев-летчиков: «Шум, поднятый вокруг полярных летчиков, должен заглушить крики и стоны терзаемых в подвалах Лубянки, в Свободной, Минске, Киеве, Ленинграде и Тифлисе. Этому не бывать! Слово, слово правды все еще сильнее самого сильного самолетного мотора с любым количеством лошадиных сил. Верно, что летчикам-рекордсменам легче добиться расположения американских леди и отравленной спортом молодежи обоих континентов, чем нам завоевать мировое общественное мнение и потрясти мировую совесть! Но не надо себя обманывать, правда проложит себе дорогу, день суда ближе, гораздо ближе, чем думают господа из Кремля».

Это — отрывок из письма в ЦК ВКП(б), написанного выдающимся советским разведчиком «Людвигом» (Игнатием Рейсом) 17 июля 1937 года. Узнав о кровавых злодеяниях сталинской клики то, чего не могли знать массы, он нашел в себе силы порвать с воцарившимся в стране режимом тоталитарно-антисоциалистической диктатуры. «Людвиг» опередил Ф. Раскольникова и других, но быстро поплатился жизнью за свой шаг от руки ежовских агентов, систематически занимавшихся актами международного политического терроризма. (В структуре КГБ, оказывается, существовал специальный отдел по убийствам политических противников не только в стране, но и за рубежом.)

Нет слов, чтоб оценить героизм людей подобного рода, их нравственную чистоту. Но нельзя не сказать и об утопичности их представлений о сроках изменения сложившейся в стране ситуации. Режим единовластия начал меняться к лучшему гораздо позже, только после смерти его основателя…

Нельзя не учитывать, наконец, еще один чрезвычайно важный фактор, определяющий мироощущение людей 30-х годов, — фактор международный. Первая мировая война, казалось бы кончившаяся давно, вдруг напомнила о себе: словно ее мощное запоздалое эхо по всему миру раскатился небывалый экономический кризис 1929–1933 годов, который до оснований потряс всю хозяйственную систему капитализма. Достаточно привести только три взаимосвязанные цифры. Общий объем промышленного производства сократился без малого на половину — на 44 процента. Объем мировой торговли — еще больше (на 61 процент). Сформировалась огромная армия безработных. От 30 до 40 миллионов людей штурмовали биржи труда в тщетной надежде получить хоть какую-то работу.

А что в одночасье произошло с самой процветающей в мире державой — США? 24 октября 1929 года на нью-йоркской бирже грянул обвал ценных бумаг. К 1933 году прогорели около 6000 банков. Разорилось 130 тысяч коммерческих кампаний. Четверть трудоспособного населения осталась без работы. От голодной смерти умерло две тысячи человек. И это — в Америке!

Беды в экономике породили и соответствующие процессы в политике. Процессы, которые, с моей точки зрения, явно недооцениваем мы, рассуждая об общественной атмосфере, окружающей внутрилитературные процессы в России.

Как известно, кризис капиталистической системы совпал с приходом к власти Гитлера в Германии. Многие представители западной демократии видели в СССР единственную альтернативу угрозе мировой фашистской экспансии. К концу 30-х годов (в Америке их называют «красными тридцатыми») ряды коммунистической партии выросли до 100 тысяч человек. Сторонники проводимых Рузвельтом либеральных реформ с социал-демократическим уклоном «Новый курс» считали коммунистов своими единомышленниками. В головах наиболее увлеченных апологетов свободы и демократии господствовал эйфорический туман, в котором начинали прорисовываться контуры едва ли не культа СССР. Дифирамбы успехам индустриализации (в которой, кстати, принимали активное участие американские специалисты) перерастали в дифирамбы Сталину. Ни о какой «охоте за ведьмами» тогда не могло быть и речи. В 1939 году 300 ведущих интеллектуалов Америки подписали заявление, «опровергающее» «фантастическую ложь» о сходстве Советской России с тоталитарными режимами. Политическое зрение американцев охватила удивительна слепота: они «не замечали» странных заигрываний Сталина с Гитлером (раздел Польши) и т. д. Наконец, именно историческая победа России над фашистским агрессором в ходе Великой Отечественной войны подняла на невиданную высоту авторитет «дядюшки Джо», как стали называть вождя советской державы. Не только на соотечественников, но и на руководителей западных союзных держав Сталин мог оказывать воистину магическое воздействие. Как свидетельствует один из высокопоставленных советских дипломатов, при появлении Сталина какая-то неведомая сила поднимала с кресел участников тегеранской встречи, и даже сам Черчилль, к его собственному удивлению, вытягивал руки по швам…

Но мы несколько забежали вперед. С кризисных и «красных» 30-х пройдут еще годы и годы, когда тот же Черчилль произнесет в 1946 году в Фултоне свою историческую речь, послужившую стартовым сигналом к началу «холодной войны»…

Пока же даже западная пресса, занимавшая правые позиции, не только отмечала успехи Советского Союза, но в статьях порой сквозило смешанное чувство зависти и восторга по поводу невиданного «русского эксперимента».

В таких условиях, если вернуться к выражению историка, у желания замечать в своей стране скорее хорошее, чем плохое, возникала дополнительная мощная опора.

Горький не только не был исключением среди этого подавляющего большинства. Он полагал, что надо всячески пропагандировать хорошее, распространять его опыт, если угодно — даже несколько преувеличивать его, рисовать более яркими красками. Долго и тщательно осмысляя пути и способы создания писательского союза и благоприятной атмосферы для его деятельности с первых шагов, Горький придумал великолепное дело. По крайней мере так казалось ему тогда. Вдохновленный блистательным опытом Макаренко по воспитанию нового человека, Горький решил привлечь большую группу ведущих писателей для создания книги об одной из крупнейших строек, где происходила перековка личности. Выбор пал на Беломорканал.

17 августа 1933 года по инициативе Горького 120 писателей выезжают на канал, чтобы создать коллективный очерк об этом уникальном сооружении. И такая книга вышла.

Нет, Горький не был каким-то почетным редактором книги, так сказать, свадебным генералом. Он прошел с ней весь путь ее рождения, от начала до конца, хотя сам в поездке и не принимал участия. 25 августа, по горячим следам путешествия, он беседует с писателями, выясняет их впечатления и настроения…