Книга Дитя Всех святых: Перстень с волком - Жан-Франсуа Намьяс

Епископ побледнел от гнева.

— Знайте же, дочь моя, подобный поступок будет стоить вам лишнего года в чистилище.

— Это ничего не меняет. Вычеркните.

Франсуа, который от удивления потерял было дар речи, наконец вмешался:

— О таком даре и речи быть не может. Я отказываюсь!

Но Роза взяла перо из рук нотариуса, и сама провела длинную линию. На губах ее играла слабая улыбка.

— Слишком поздно, Франсуа.

Чтение описи еще какое-то время продолжалось, затем Роза подписала документ, а вслед за ней и оба капеллана.

Роза де Флёрен обратилась к епископу Бове:

— Монсеньор, прошу вас принять у меня исповедь.

Насупившись, тот кивнул. Ему определенно не понравилась история с брошью. Роза приблизилась к Франсуа и попросила его подождать в часовне. Он удалился, а вслед за ним ушли нотариус, врач и оба капеллана. Поскольку было Рождество, Франсуа приготовился слушать Рождественскую мессу.

Он занял место в первом ряду. Некоторое время спустя появился епископ, облаченный в белые одеяния, приличествующие праздничному дню. Роза запаздывала. Без сомнения, она тщательно приводила себя в порядок, одеваясь к мессе, которая должна была стать ее последней радостью на земле.

Роза появилась, когда вечерня уже началась. Одета она была великолепно. На ней было белое, расшитое золотом платье. Свою прическу она украсила жемчугом. На груди яркими огнями сияла роза.

Она заняла место рядом с Франсуа, и месса началась. Божественная музыка и нежные голоса возносили к небесам весть о рождении Господа. Но Франсуа и Розу, сидящих рядом, снедала тревога. Они молились так истово, как только были способны. И когда, по окончании службы, они поднялись, тела были влажными, а в горле стоял комок.

По выходе из часовни епископ обратился к Розе:

— В Рождество второй мессы быть не может. Мы отслужим ее завтра. Какое время вас устроит?

— Когда прозвонят приму. Чем раньше, тем лучше. Вам покажут вашу комнату, а также помещения для ваших людей.

Епископ удалился в сопровождении свиты, и Франсуа задал вопрос, страшась услышать ответ, о котором догадывался.

— Что это за вторая месса?

— Отпевание. Такова процедура отчуждения.

Чтобы говорить спокойно, Розе приходилось прилагать немало усилий.

— Прежде чем прокаженного удалят от мира, он должен присутствовать на собственной заупокойной службе. Он становится в центральном проходе, на том месте, где обычно находится гроб, между четырьмя зажженными свечами.

Не в силах произнести ни слова, Франсуа молча обнял ее. Роза осторожно высвободилась.

— Теперь нам пора проститься, Франсуа.

— Побудем еще вместе. Не станем расставаться до самого конца!

— Нет. Я уже причастилась и не могу больше грешить. Перрен Белло проводит вас в вашу комнату. Я выбрала ту, которую вы занимали тогда, когда приехали сюда с нашим сыном.

Роза де Флёрен сняла брошь и протянула возлюбленному.

— Вы решитесь носить ее, хотя это и женское украшение?

— Я отказываюсь, но не из-за этого. Помните, что сказал вам епископ?

Роза улыбнулась.

— О чистилище?.. Ну и что? Я дарю вам год чистилища. Не такая уж большая жертва. Этот год я проживу там в мыслях о вас. Пусть это будет предвкушением рая.

— Вы так меня любили?

— Вы это сами знаете. Я подарила вам розовый куст. А вот вторая роза, последняя. Теперь у меня больше нет ничего.

Она все еще держала брошь. Руки ее дрожали.

— Так вы решитесь надеть ее?

И Франсуа принял дар. Слезы мешали ему говорить. Он прицепил розу Розы у самого сердца.

— Она вам очень идет. Прощайте, Франсуа!

Повернувшись, она почти побежала по направлению к башне.

Он бросил вслед:

— Прощайте, Уарда…

Но она, конечно же, не расслышала: голос его был едва различим.

В слезах он ушел к себе и без сна провел эту долгую декабрьскую ночь. Он даже не раздевался — все вздыхал и смотрел через окно на черное небо.

Жакерия, теперь эта процедура отчуждения… Так получилось, что с Розой де Флёрен он встречался в разгар самых драматических событий, но те мгновения, что были прожиты ими вместе, становились от этого лишь более яркими и наполненными. Сильнее, чем нахлынувшую боль, ощущал он эти теснейшие узы. Много ли мужчин и женщин отдавались друг другу с таким неистовством, как они в своей башне, отрезанные от всего мира?

Крик петуха застал его врасплох. Сквозь окна едва пробивался тусклый свет. Покидая комнату, Франсуа дрожал от озноба. Ему казалось, что он отправляется на место свершения смертной казни. В сущности, так оно и было.

Машинально он дотронулся рукой до груди и, почувствовав под пальцами холодок броши, удивился. Роза… Это было все, что оставалось от нее.

На подступах к часовне, погруженной в полумрак, царило оживление. Музыканты и хористы занимали места. Явились солдаты из замка. Кроме них и Франсуа, больше посторонних не будет.

Он вошел. В центральном проходе были зажжены четыре толстые свечи. Франсуа выбрал скамью рядом с тем местом, где должна будет стоять Роза.

Музыканты стали играть, а хористы запели. Зазвучала начинательная молитва заупокойной мессы:

— Requiem aeternam dona eis, Domine, et lux perpetua luceat eis [23].

Франсуа обернулся. Он увидел лишь шедшего во главе процессии епископа. Вчерашнее праздничное одеяние уступило место черному. Роза находилась сзади меж двух капелланов, тоже одетых в черное.

Пройдя мимо свечей, трое священников направились дальше, к алтарю, оставив женщину в одиночестве. И только тогда Франсуа смог ее разглядеть.

Длинная черная одежда строгого прямого покроя полностью скрывала фигуру Розы. На голове ее был глухой чепец, тоже черный. Должно быть, она остригла волосы, потому что чепец плотно прилегал к голове. Роза была очень бледной, и от этого впервые по-настоящему заметны стали коричневые пятна, знаки смертельного недуга.

Епископ незамедлительно приступил к мессе. Франсуа не отрывал глаз от своей подруги, но Роза так и не повернула головы. Она смотрела прямо перед собой, словно завороженная, вся во власти невыразимого ужаса.

Он понимал почему. Роза сейчас видела то, чего никто другой видеть не мог, и слышала то, что больше никто не слышал: собственное погребение. Она была живым мертвецом. Как будто ее живую положили в гроб.

Раздался возглас: хор только что затянул «Dies irae»: