Книга Дитя Всех святых: Перстень с волком - Жан-Франсуа Намьяс

Когда-то очень давно, в Испании, когда Франсуа воевал бок о бок с дю Гекленом, Юдифь была его любовницей. Но только гораздо позднее она стала по-настоящему близким ему человеком и заняла свое истинное место подле него.

Юдифь была из тех, кто дает потайной ключ к знаниям. Без нее Франсуа ничего не смог бы сделать: она сопровождала его шаг за шагом, с первой до третьей ступени Деяния. В алхимии она была его супругой, его госпожой Пернеллой. Юдифь разделяла с ним опасности и надежды до самого их блистательного и символического единения в потоке света…

Во второе воскресенье ноября 1422 года, когда Франсуа молился в часовне, служанка Юдифи пришла сказать ему, что хозяйка просит его прийти без промедления. Франсуа поднялся в ее спальню. Больная была вся в поту. При виде Франсуа она нашла в себе силы улыбнуться, и он все понял.

— Пора.

Юдифь принялась читать древнееврейские молитвы; затем замолчала. Франсуа приблизил к ней лицо. Она не может уйти просто так. Она — из тех, кто знает. Прежде чем покинуть этот мир, она должна открыть ему слово, то самое, последнее, которое будет вести его всю отмеренную ему жизнь.

И Франсуа попросил:

— Слово!

Юдифь бредила… Она произносила невнятные звуки, и ему показалось, будто он улавливает: «Испания». Наверное, Юдифь вспоминала сейчас детство и юность. Ее взгляд остановился на нем, и она отчетливо произнесла:

— Гранд…

Франсуа был разочарован: разум не вернулся к ней, она по-прежнему была погружена в воспоминания.

— Вы имеете в виду мой титул — испанский гранд?

Но Юдифь отрицательно покачала головой и повторила:

— Гранд…

Она слабо махнула рукой, показывая на него. Франсуа понял, что Юдифь указывает на шестиконечную звезду, которую он носил на шее. Он протянул амулет Юдифи и положил ей на губы. То, что для умирающей еврейки являлось символом ее религии, для Франсуа было знаком Мастера. Это мгновение объединило их навсегда.

Старая женщина испустила слабый крик, по ее телу прошла волна дрожи; затем она затихла. Юдифь умерла.

Франсуа закрыл ей глаза и, не зная, есть ли у евреев обычай скрещивать пальцы для молитвы, просто сложил ей на груди руки.

Последнее слово Юдифи, которое чуть не оказалось позабытым из-за ее смерти, вернулось к нему, и он задрожал от волнения. Он просил ее произнести последнее слово, и это слово было «гранд». Его титул здесь ни при чем. «Гранд» означает — «великий». Теперь, чтобы пройти последний этап пути, Франсуа не нуждается ни в чьей помощи. В своих бесконечных исканиях он дошел до конца. Он достиг совершенства, если таковое существует в нашем мире, и ему надлежит отныне лишь оставаться таким, каков он есть…

Какое-то время Франсуа размышлял над тем, как похоронить покойницу. Он охотно согласился бы предать ее земле в самом Вивре, но это христианская земля, и оставить здесь Юдифь означало бы нанести оскорбление ее памяти. В конце концов, Франсуа нашел верное решение. Существует одно место, где все мертвые остаются братьями, к какой бы религии они ни принадлежали.

С помощью Николе Эсташа Франсуа доставил тело до берегового рифа горы Сен-Мишель. Было время отлива. Телега продвигалась под низкими, черными облаками, затем остановилась. Николе осторожно положил покойницу прямо на землю.

Франсуа замер рядом с телом. Увидев, как начальник его стражи хочет осенить умершую крестом, Франсуа быстро остановил его.

Николе попытался было оправдаться:

— Но, монсеньор, мы же не оставим ее без молитвы!

— Именно так, без молитвы. Просто подумаем…

И он надолго погрузился в размышления. Так надолго, что Николе пришлось прервать его:

— Монсеньор, море поднимается: надо быстро уходить! Вы слышите, как оно шумит?

Франсуа де Вивре неохотно оторвал взгляд от безжизненного тела, распростертого на волнистом песке, и вновь забрался в повозку, которая повернула в обратную сторону.

Он прислушался к приближающемуся гулу. Николе Эсташ ошибся: море не шумело, оно разговаривало с Юдифью перед тем, как навеки поглотить ее. Оно говорило с ней на древнем языке, едином языке всех стихий, животных и людей. Первая волна говорила: «Я накрываю тебя», вторая: «Я укачиваю тебя», третья: «Я омываю тебя», четвертая: «Я накрываю тебя», пятая: «Я укачиваю тебя», шестая: «Я омываю тебя» — и так до бесконечности…

***

Изидор Ланфан и мальчик Анн прибыли в замок Вивре в последний день ноября 1422 года. Увидев своего правнука, Франсуа был так же потрясен, как и тогда, когда встретился с Адамом в ту ужасную ночь святого Иакова.

Причина была та же: сходство. Этот ребенок, который опустился на колени при его приближении и, трепеща, поднял на него синий взгляд, был копией его самого — семьдесят пять лет назад!

Эффект был тем более поразительным, что как раз перед этим Франсуа находился в крайне подавленном состоянии. Совсем недавно в Вивре прибыл путник, который сообщил о смерти короля и рассказал о похоронах. У Франсуа еще звучал в ушах крик главного церемониймейстера и герольдов: «Долгую жизнь Генриху VI!»

И внезапно все это исчезло! Ему достаточно было лишь увидеть Анна, чтобы почувствовать уверенность: вот он, долгожданный преемник. Судьба, которая ополчилась на его сына, отняв у него руку, и на внука, отняв у того зрение, на этот раз оказалась милостива. Тот день, когда Франсуа де Вивре узнал о смерти короля Франции, стал для него отнюдь не днем траура, но, напротив, первым днем новой эры.

Старый алхимик вспомнил одну из своих книг, которая по-прежнему оставалась для него одной из самых дорогих, и прошептал:

— Aurora consurgens…

Эхом отозвался тоненький голосок:

— Заря занимается.

Франсуа вздрогнул.

— Ты знаешь латынь?

Тот же робкий голосок отозвался:

— Да, монсеньор.

Франсуа был потрясен. Все обернулось еще чудеснее, чем он предполагал! Анн повторял внешность прадеда, был так же хорошо сложен, так же крепок, но вместе с тем обладал познаниями, каких у самого Франсуа в те годы не было и в помине. В мальчике поразительным образом соединились все лучшие качества тела и разума, а без этого единения ничто не возможно.

Размышления сира де Вивре прервал Изидор Ланфан:

— Священники оспаривают его у меня, монсеньор. Им никогда не приходилось видеть столь острого ума, а мне — столь крепкого тела. Он погружается в свои книжки, когда хочет отдохнуть после верховой езды, и вскакивает в седло, когда хочет расслабиться после уроков.

Наступило молчание. Франсуа приблизился к своему правнуку.

— Анн, ты тот, кого я ждал. Дай мне руку…

Ребенок повиновался. Изидор Ланфан увидел, как маленькая розовая ручонка утонула в иссохшей старческой руке. Воистину занималась заря.