Книга Та сторона, где ветер - Владислав Крапивин

– А ты? – вырвалось у Генки.

– Не знаю… – почти шепотом сказал Владик.

Генке показалось, что он сдерживает слезы и поэтому боится обернуться.

– Брось ты, – неловко сказал Генка. Подошел и встал рядом.

Но Владик не собирался плакать, лицо его было спокойным, только невеселым.

– Ты бы с отцом поговорил, – посоветовал Генка.

– Нет. Я ему про письмо не скажу. Я ведь знаю, что написать. Только не знаю как. Всего два слова получается: «Не надо, не приезжай».

– Тогда и напиши эти два слова, – сказал Генка.

– Напишу.

Он прикрыл вдруг один глаз ладонью и повернул лицо к абажуру.

– Ты что? – испугался Генка.

– Ты знаешь, Гена, я, кажется, вижу свет. Вторым глазом. Я уже несколько раз замечал. Если на яркий свет смотрю, то не вижу, а если на такой, на зеленый, будто что-то светлеет. Думаешь, вру, да?

– Ничего я не думаю. Надо врачам сказать.

– Я еще проверю сначала.

– А вдруг это нельзя? Может, опасно?

– Я же не здоровый глаз проверяю.

– Владька! – в сердцах сказал Генка. – Ты стал дурной, как Илька. Глаза не бережешь, по обрывам скачешь…

Владик медленно покрутил головой.

– Глаза я очень берегу. А по обрыву мы не скакали. Мы с Илькой надпись на камне делали: «Яшка Воробьев».

– Зачем?

– Так, – сказал Владик. – Просто надпись… Мне папа рассказывал, что если рыбаки в море гибнут, их имена выбивают на скалах.

– Это я знаю, – тихо сказал Генка. – А почему меня не позвали?

– Илька хотел, чтобы ты удивился.

– Удивился!.. – с усмешкой повторил Генка. – Козел!

Владик подпрыгнул и сел на стол, закрыв спиной лампу. Генка почти не видел в тени его лица.

– Знаешь, Гена, с Илькой история получается… – как-то нерешительно начал Владик. – Тамара Васильевна хочет на август в пионерский лагерь ехать работать. У нее отпуск в августе, а она отдыхать дома не будет, там врачом поработает одну смену. Говорит, что все-таки лишние деньги. Ильке на зиму пальто нужно да костюм…

– Ну и что?

– А Илька с ней должен ехать.

– А ты с отцом – к морю, – печально сказал Генка. – А Шурка где-то атомы изучает. Один я на нашем фрегате останусь. Боцман, лоцман и капитан. Подамся в пираты.

Владик помолчал. Потом сообщил:

– Илька в лагерь не хочет.

– Конечно. В лагере-то режим. Не поскачешь.

– Он не скакать, а плавать хочет на «Африке». А Тамара Васильевна боится, что наша посудина ко дну пойдет. Вместе с нами.

– Может, и пойдет, – мрачно согласился Генка.

– Мы с папой посоветовались… Знаешь, Гена, мы его, наверно, с собой возьмем в Одессу.

– Да? – сказал Генка.

– Ты как думаешь?

– Я? А что мне-то думать?

– Ну, насчет этого дела.

Генка усмехнулся:

– Ты будто разрешения у меня спрашиваешь… Что я думаю? Илька от радости лопнет – вот что будет.

В самом деле, Илька одуреет от радости, когда узнает. Это ведь не лагерь с дачками у мелководного пруда, а Одесса. Там ему хорошо будет. И Владьке будет хорошо. Им обоим.

Владик предупредил:

– Ты только не говори ему пока. Это еще неточно.

– А чего я буду говорить? Это ваше дело… Я, Владька, пойду. Дома ждут.

– Иди… – вздохнул Владик. – Я письмо писать буду.

Никто Генку дома не ждал. Привыкли, что он часто гуляет допоздна. Каникулы. Разве что бабушка поворчит для порядка.

Генка не пошел домой. Ему захотелось посмотреть, что за надпись сделали Илька и Владик. Он знал, что увидит ее. Вечера и ночи в июне светлые, заря скользит по северному горизонту, не сгорая до конца. Кроме того, там всегда бил прожектор, высвечивая Монахов мыс.

Но когда Генка свернул на Пароходную, навстречу ему двинулся туман. Он по вечерам иногда накатывал с реки и ложился на улицы внезапно и плотно. Свет окон глох и расползался, а раскаленные нити в лампочках фонарей проступали сквозь толщу тумана красными паутинками.

Генка вышел на берег, думая о непонятной погоде нынешнего лета: смесь ветров, туманов, гроз и жары. Говорят, виновата растущая активность солнца. Может быть…

С берега не было видно ни воды, ни огней. Мощный луч прожектора, видимо, увяз в тумане на полпути. У пристани встревоженно и сиротливо трубили буксиры.

«Как заблудившиеся мамонты», – вспомнил Генка.

Глава десятая

Никакие горести и тревоги не омрачали Илькины дни. Радость была упругая и певучая, как тетива у лука. А сам Илька был как стрела на этой тетиве. Иногда радость толкала его тугим ударом, и он мчался куда-нибудь, рассыпая щелканье подошв, пугая кур и прохожих.

– Илька, не пора ли стать серьезнее? – иногда спрашивала мама.

– Зачем?

В самом деле, зачем быть серьезным, когда все вокруг так хорошо! Дожди хорошие, и лодка, которая сохнет под навесом, и солнце, и улицы. И мама. И все люди.

Все люди хорошие, только разные. С ними по-разному надо вести себя. С Владиком можно хоть про что говорить и можно подурачиться. С Генкой надо быть сдержаннее, а то посмотрит, как на маленького, и скажет: «Вот козел!» С Иваном Сергеевичем хорошо ходить по улицам, держась за руку. Только временами случается непонятное: когда Илька чувствует на плече его большую ладонь или когда Иван Сергеевич вдруг весело вскидывает его в воздух, Илька смеется, а в горле царапаются слезы. И это очень странно, ведь ничего печального не случилось.

Недавно Иван Сергеевич спас Ильку от большой неприятности. Мама сказала, что в августе поедет работать в лагерь и заберет с собой Ильку.

В августе! Когда самые лучшие ветры, такие нужные для паруса! В те самые дни, когда встанут над крышами пестрые эскадры «конвертов»! Даже сумасшедший не сбежит из города в такое время. Правда, Владик уезжает, но это – другое дело. Одесса лучше всех ветров и лодок!..

Илька пробовал спорить с мамой, но не добился ничего, кроме крепкого нагоняя. Тогда он ушел из дома. Он пошел к Владику, чтобы рассказать про свое горе. Услышал про Илькину беду Иван Сергеевич, подумал, посмотрел на Владика и сказал:

– Не горюй, Илья. Что-нибудь сообразим.

Илька не представлял, что тут можно сообразить. Но Ивану Сергеевичу он верил и тревожиться перестал. К тому же до августа было далеко, и о лагере мама больше не вспоминала. Жизнь снова сделалась безоблачной.