Книга Принцесса-Невеста - Уильям Голдман

– Спасибо. И теперь, надеюсь, вы поймете, с каким трудом дается мне следующая фраза: я скорее умру сам, чем стану мучить вас, разлучив с тем, кого вы любите.

От признательности Лютик чуть не разрыдалась.

– До смертного часа я стану благословлять тебя за доброту. – Она поднялась. – Значит, мы уговорились. Свадьба отменяется.

Он тоже поднялся:

– С одной, пожалуй, оговоркой.

– А именно?

– Ты не задумывалась, что он, возможно, больше не хочет на тебе жениться?

Прежде она об этом не задумывалась.

– Не хотелось бы напоминать, но в Огненном болоте ты обошлась с ним жестковато. Прости, что я так говорю, любимая, но ты ведь его бросила, так сказать, в беде.

Лютик рухнула в кресло – теперь огорошило ее.

Хампердинк снова опустился на колени:

– Этот твой Уэстли, этот матрос, – он горд?

– Самый гордый на свете – так мне порою кажется, – еле прошептала Лютик.

– Тогда, ненаглядная моя, сама поразмысли. Он уплывает с Грозным Пиратом Робертсом; он уже месяц зализывает раненую гордость – раненную тобой. А вдруг он решил отныне жить бобылем? Или того хуже – нашел другую?

Лютик уже и шептать не могла.

– Мне думается, милое дитя, что нам с тобою нужно заключить сделку. Если Уэстли по-прежнему хочет на тебе жениться, благословляю вас обоих. Если по ряду причин, о которых грустно поминать, гордость ему не позволит, ты выйдешь за меня, как планировалось, и станешь королевой Флорина.

– Он не женится на другой. Я точно знаю. Мой Уэстли – никогда. – Она взглянула на принца. – Но как мне выяснить?

– Давай так: ты напишешь ему письмо и все объяснишь. Мы сделаем четыре копии. Я отправлю их на четыре стороны с четырьмя быстрейшими своими кораблями. Грозный Пират Робертс редко удаляется от Флорина больше чем на месяц пути. Корабль, который его отыщет, выбросит белый флаг, доставит письмо, и Уэстли примет решение. Если «нет», он передаст ответ с моим капитаном. Если «да», мой капитан доставит его к тебе, а мне придется довольствоваться не столь прекрасной невестой.

– Я думаю – я не уверена, – но я точно думаю, что мне еще не встречалось решений великодушнее.

– В таком случае сделай мне ответное одолжение: пока мы не знаем, каковы намерения Уэстли, будем жить как прежде, не прерывая торжеств. А если тебе почудится, будто я чрезмерно с тобою любезен, не забывай, что я не в силах сдерживаться.

– Договорились, – сказала Лютик и направилась к двери, сначала, однако, поцеловав принца в щеку.

Он пошел следом:

– Иди и составь письмо.

Он поцеловал ее, и глаза его улыбались, пока она не скрылась за поворотом. Принц ни секунды не сомневался, что в предстоящие дни будет чрезмерно с нею любезен. Ибо, когда она погибнет в брачную ночь, Флорин должен отчетливо понимать, сколь глубока была любовь принца, сколь эпохальна его утрата, – и тогда все как один без колебаний последуют за ним на войну, которую он в отместку развяжет против Гульдена.

Поначалу, наняв сицилийца, принц полагал, что лучше сделать дело чужими руками и притвориться, будто виновны гульденские солдаты. Когда человек в черном выскочил как черт из табакерки и порушил все планы, принц от ярости едва, можно сказать, не спятил. Но затем к нему вернулся природный оптимизм: что ни делается, все к лучшему. Народ влюблен в Лютика по уши – до похищения ее так не боготворили. И когда он объявит с балкона, что она убита, – о, он так и видел эту сцену: он совсем немного опоздает и не успеет спасти ее от удушения, но заметит, как гульденские солдаты выпрыгивают в сад из окна опочивальни, – так вот, когда на пятисотлетие государства он обратится к народным массам… короче, сухих глаз на Большой площади не останется. Он самую чуточку волновался – он ведь еще никогда не убивал женщин голыми руками, – но когда-то же надо начинать? И вообще, хочешь, чтобы все было сделано правильно, – делай сам.

В ту ночь Уэстли впервые пытали. Собственно истязаниями заведовал граф Рюген; принц сидел рядом, вслух задавал вопросы, а про себя восторгался графскими талантами.

Граф пламенно интересовался болью. Каждое «почему», объяснявшее крик, занимало его не меньше самих страданий. И пока принц всю свою жизнь гонялся за жертвами, граф Рюген раздобывал, читал и изучал все, что касалось Мучений.

– Ну что же, – сказал принц; Уэстли лежал перед ним в большой клетке на пятом этаже. – Пока мы не приступили, я задам один вопрос: имеются ли у тебя жалобы на условия содержания и обращение?

– Решительно никаких, – ответил Уэстли, и у него действительно не было претензий. Нет, он, пожалуй, не отказался бы изредка освобождаться от цепей, но вообще в плену и мечтать нельзя о лучшем обращении: альбинос педантично оказывал медицинские услуги, и плечо зажило; альбинос приносил горячую и питательную еду, а вино и коньяк согревали в сырости подземной клетки.

– Значит, ты в добром здравии? – продолжал принц.

– Слегка затекли ноги – надо полагать, от цепей, – но в остальном да.

– Это хорошо. Тогда я богом тебе клянусь: ответь мне еще на один вопрос, и я сегодня же тебя отпущу. Но отвечай правдиво, сполна и без утайки. Если солжешь, я догадаюсь. И натравлю на тебя графа.

– Мне скрывать нечего, – сказал Уэстли. – Валяй, спрашивай.

– Кто заказал тебе похищение принцессы? Кто-то из Гульдена. На седле принцессы мы нашли лоскуты, которые это доказывают. Скажи, как зовут злодея, и ты свободен. Говори.

– Меня никто не нанимал, – ответил Уэстли. – Я сугубо свободный художник. И я ее не похищал; я спас ее от тех, кто ровно это и сделал.

– Мне кажется, ты смышленый парень, а моя принцесса уверяет, что знает тебя много лет, и ради нее я дам тебе еще один последний шанс: как зовут твоего гульденского заказчика? Говори или готовься к пыткам.

– Мне никто ничего не заказывал, клянусь тебе.

Граф поджег Уэстли руки. Не смертельно, излечимо – окунул их в масло, поднес свечу, и все забулькало. Когда Уэстли проорал:

– НИКТО – НИКТО – НИКТО – ЖИЗНЬЮ КЛЯНУСЬ! – сколько надо раз, граф окунул его руки в воду и вместе с принцем удалился через подземный ход, оставив пленника на попечение альбиноса; во время пыток тот всегда был поблизости, но не лез на глаза, чтоб не отвлекать.

– Бодрит, – отметил граф, когда они с принцем зашагали наверх подземной лестницей. – Идеальный вопрос. Естественно, он говорил правду; мы оба это знаем.

Принц кивнул. Он посвятил графа во все свои тайные антигульденские замыслы.

– Не терпится продолжить, – сказал граф. – Какая боль невыносимее? Физическая мука или душевные страдания оттого, что за правдивый ответ обещана свобода, но правда считается ложью.

– Я бы решил, что физическая, – сказал принц.