Книга Медленнее, ниже, нежнее… - Татьяна 100 Рожева

– Привет! – произнес заспанный барин. – Вот проснулся и брожу в халате как у Ильи Андреича… ночного колпака не хватает. А тапочки фирменные «ямаха», – он впустил меня внутрь и добавил как достижение: – И еще не завтракал!

– А я еще не обедала.

– Ну и чудесно! Составишь мне компанию.

В окнах огромной квартиры расшаркивалось в тяжелых шторах ослепленное достатком солнце.

– Ты черную икру любишь? – услышала я с кухни. – А клубнику? А французские сыры?

– Я всё люблю, Андрей Юрьевич.

– А пробовала икру со сливками и соевым соусом? Очень необычное сочетание. Я сам придумал смешивать соевый соус и сливки.

На остров стола с плитой и вытяжкой Андре выгружал продукты из огромного двухстворчатого холодильника, словно высаживал с корабля на землю терпящих бедствие.

– Смотри, что ты будешь, и кидай на тот стол. Возле окна располагался обеденный стол.

– Надо положить в тарелки. Где у вас… у тебя посуда?

– В шкафу рядом с мойкой.

В мойке оказалась загрязненная двумя персонами посуда – две тарелки, два бокала, две вилки и два ножа.

– А говоришь, не завтракал! Откуда в раковине посуда грязная?

– Это со вчера. Домработница придет, вымоет. Ты не трогай.

– У тебя вчера был гость?

– Был.

Односложный ответ говорил о том, что на дальнейшие расспросы я не имею никакого права. Но моё любопытство уже вышло на охоту и на рыбалку с мякишем и двустволкой.

– Это секрет? А кто-то хотел хорошего контакта… Андре внимательно посмотрел на меня.

– Ты права. Был мой знакомый. Вася. Я вас познакомлю позже. Всему своё время.

Мы сидели напротив друг друга под ответственными шторами, не пускавшими на кухню солнце, ели очень вкусную еду, пили хорошие соки и потрясающий кофе. Андре рассказывал историю своей жизни. О детстве, о матери, об учительнице французского языка, об отце, заставлявшего этот французский зубрить, еще когда в стране был железный занавес и когда заставлять ребенка учить иностранный язык мог только сумасшедший или тот, кто верил в чудо, то есть точно был сумасшедшим…. Андре был великолепным рассказчиком. Я поймала себя на мысли, что текст пишется сам по себе, мне надо будет только снять голос с диктофона. Текст произнесенный и написанный всегда не одно и то же. То, что легко слушается, часто невозможно читать, но этот случай, кажется, был исключением из правила.

Черная икра в хрустальной пиале заветрелась, превратившись в старую каракулевую шубу, а сливки с соевым соусом, взбитые серебряной вилкой до дружной бежевой массы, снова обозначили свою нетерпимость друг к другу черными и белыми мурашками…

Андре достал из высокого шкафа бутылку.

– Коньяк французский. Будешь?

– С утра?

– Уже день, – поправил он. – Попробуй. Ты такой больше нигде не попробуешь. Саркази мне лично презентовал. Коллекционный. Специально для него выращивается и делается.

– Попозже, может. Мне нужна свежая голова.

– А я выпью, если не возражаешь…

Он налил полный бокал, словно это был не коллекционный коньяк, а пиво «три медведя», но пил небольшими глотками, вдумчиво и красиво. Пил и молчал.

Я решила, что нужна моя помощь.

– Какое, как тебе кажется, основное, глобальное отличие между французами и нашими?

– Основное, глобальное? Пожалуй, в том, что наши «качают права» в магазине, в лавке, на рынке, я был свидетелем сцен, когда мне неудобно было, что я русский. Зато в госучреждениях – в посольствах, в конторах у чиновников – боятся слово сказать. Хотя, по логике, наоборот– магазин частный, какое право ты имеешь выступать там, а чиновник сидит на твоих налогах, там надо права качать. Во Франции никто не будет скандалить в частной лавке, и чиновники работают нормально, потому что с них спрашивают, – объяснил он бесцветным голосом.

– А как ты попал во Францию?

– Однажды решил, что мне нужно французское гражданство, развелся с первой женой, поехал в Париж и женился на француженке, – ответил он сухо, словно для протокола.

– Тебе болезненны эти воспоминания?

– Нет. У меня прекрасная жена, две замечательные дочери.

Я не понимала, что произошло, почему он вдруг закрылся. Но видела, что в нём что-то происходит…

Он пил коньяк, рассеянно рассматривая складки на шторах, охранявших солнце. Я ждала. Слышно было, как за окном проезжали машины. Я насчитала семь. Три в одну сторону и четыре в противоположную. Или нет, там же одностороннее движение. Значит, просто три громких машины и четыре тихих…

– Я не вижу смысла в этой книге, – вдруг сказал Андре.

– То есть?

– Для себя. Я это только сейчас понял…

– А что произошло вдруг?

– Произошло то, что я это понял. Рассказывая тебе свою жизнь, я уже представлял готовую книгу. Мысленно читал и переворачивал хрустящие страницы с запахом типографской краски… И вдруг понял, что мне это уже не интересно. Я допускаю, что многим будет любопытно проследить мой жизненный путь и карьеру, поразмышлять над моими умозаключениями. Но это уже не интересно мне…

– Почему? – не поняла я. – Ты приехал из Союза в чужую страну и стал президентом одной из крупнейших мировых корпораций! Как это может быть неинтересно?!?

– Интересно. Но не мне, – покачал головой Андрей.

– А что интересно тебе?

– То, что интересно мне, я не стану писать, а тем более печатать.

– Почему?

– Ну, потому что у меня дети… будут внуки…друзья, коллеги, подчиненные… Стыдно.

– Интересно, что стыдно или стыдно, что интересно?

– Интересно, что непонятно.

– Что тебе непонятно?

Он отвернулся к шторам и сделал большой глоток коньяку.

– Я же вижу, ты хочешь рассказать, – насаживала я мякиш на крючок.

– Не знаю, хочу ли… – сказал он и снова замолчал.

Уговаривать дальше не имело смысла. Я убрала диктофон и взглянула Андрею в глаза. В них шла борьба. От этого его всё ещё красивое лицо выглядело трогательно растерянным.

– Ты куришь? – спросил он.

– Нет.

– Не против, если я?

– Кури… ты у себя дома.

Он отодвинул штору, взял с подоконника пачку сигарет, зажигалку и бронзовую статую правосудия в виде девушки в тунике с завязанными глазами. Прикрыв глаза, с кайфом затянулся, затем, стряхнув пепел в чашу статуи правосудия, заговорил медленно, словно помимо воли…

– Я ещё с первой женой начал задумываться над этим. Студенческая любовь, понимали друг друга с полуслова, поженились, все вроде хорошо. Но прошло несколько месяцев, и я почувствовал, что потерял интерес. Не к ней… к занятию сексом… К сексу, как таковому. Я стал под разными предлогами избегать близости. Она, слава богу, и не настаивала, забеременела сразу, потом ребёнок родился, сын, слабенький, тоже не до того было. Я работал допоздна, в общем, сексуальные отношения между нами прекратились почти совсем. Так, раз в пару месяцев как повинность. Туда-сюда и спать, завтра рано вставать. Но главное, я не понимал, что со мной происходит. Здоровый бугай, молодой, никого у меня не было, кроме жены… Никому и никогда не говорил об этом. Но это мучило меня… Может, ещё и поэтому так легко развелся, когда появилась идея закрепиться во Франции. Вторая жена – как по заказу– и умница, и красавица и из богатой, даже по их меркам, семьи. Я видел, что она влюбилась. Дети родились друг за другом, через год. Две девочки. Она занялась детьми и домом с таким упоением, словно с детства мечтала быть женой и матерью. Я очень тепло к ней относился и отношусь. А с сексом – история повторилась один в один. Я решил, что болен, но все откладывал визит к врачу, да и самому себе не хотелось признаваться… Время шло, но ничего не менялось. В это время меня назначили возглавлять российское отделение компании, и я начал мотаться между Парижем и Москвой. Снял квартиру поближе к офису, нанял femme de menage – помощницу по хозяйству. Кто-то из знакомых присоветовал. Армянская еврейка из Нахичеваня. Ей лет тридцать тогда было. Помню, увидел первый раз, не понял, кто это. Штаны нелепые с карманами на ляжках, как военные, мужская рубашка, стрижка короткая, узкие бедра, груди нет, ну есть парень! И зовут Лилит. Но делала так все шустренько, чистенько, без лишних слов и вопросов, в общем, взял. Готовить мне не надо, я люблю рестораны, так, в доме порядок поддерживать, следить, чтобы сыры и свежая зелень всегда были в холодильнике, одежду в чистку отнести – забрать, ну и так, по мелочи. Я ещё подумал тогда, что быть верным мужем мой приговор – на такую точно не встанет, ничего женского…