Книга Секс на заре цивилизации. Эволюция человеческой сексуальности с доисторических времен до наших дней - Касильда Жета
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
• империя Зулу (опять же с миллионным населением, рабовладением, интенсивным земледелием, одомашненным скотом и торговой сетью по всему континенту);
• империя Асанте, на территории современной Ганы, которая была, по словам Эджертона, «непревзойдённой военной силой Западной Африки»264.
Какое отношение имеют эти империи к малочисленным сообществам без бюрократии, жречества, обработки земли, Эджертон не уточняет. Он фактически не упоминает ни одного племени собирателей до конца главы. То же самое, что заявить: кошек трудно дрессировать – посмотрите, к примеру, на немецких овчарок, гончих, борзых и золотистых ретриверов.
В труде «По ту сторону войны» антрополог Дуг Фрай опровергает неогоббсианский тезис об универсальности войны. «Представление, что война была и есть всегда, не соответствует археологическим данным». Антрополог Лесли Спонсел соглашается: «Малочисленность археологических свидетельств в пользу войн наводит на мысль, что они были редки, если вообще имели место, в течение большей части человеческой предыстории». Проведя обстоятельный обзор доисторических скелетов, антрополог Брайан Фергюсон заключил, что, кроме единственного участка на территории современного Судана, «лишь около дюжины скелетов Homo sapiens возрастом 10 тысяч лет или старше носили явные следы межличностного насилия – из сотен скелетов тех же периодов». Фергюсон продолжает: «Если бы войны превалировали в раннюю доисторическую эпоху, мы бы обнаружили богатый археологический материал со следами боевых действий. Но этого не наблюдается»265.
Когда учёные показывают нам агрессивных шимпанзе или выбирают несколько земледельческих народов, преподнося их как собирателей и предлагая их в качестве наглядных свидетельств воинственных наклонностей у древних людей, у нас в мозгу загорается красная лампочка – «осторожно, бред!». Ещё больше тревожит, что эти учёные ни словом не упоминают искажающий эффект кормления обезьян, драматическое сокращение ареала обитания под напором армий голодных ополченцев, повстанцев и браконьеров, сокращение жизненного пространства, доступного корма и упадок генетической силы. Также настораживает замалчивание решающего влияния демографических факторов и образования земледельческих государств на вероятность конфликтов в человеческих сообществах.
Когда весна любви прошла и первые доклады Джейн Гудолл о воинственном поведении шимпанзе ворвались в сознание масс, Наполеон Шаньон внезапно превратился в самого известного из здравствующих ныне антропологов. Он опубликовал работу «Яномама: свирепый народ». 1968 год был самым подходящим, чтобы поведать миру лихую антропологическую байку, что война есть древняя и присущая человеческой природе вещь.
Год начался с бархатной революции в Праге и Тетского наступления во Вьетнаме. Самые мрачные пророчества Мартина Лютера Кинга сбылись в Мемфисе (в своей последней речи перед поездкой в Мемфис, куда он направился, чтобы поддержать забастовку чернокожих мусорщиков, он упомянул, что его могут убить; его убили там на следующий день после прибытия. – Прим. пер), Роберта Кеннеди застрелили на сцене в Лос-Анджелесе, а на улицы Чикаго выплеснулись кровь и хаос. Ричард Никсон пролез в Белый дом, Чарльз Мэнсон и его «семья» безнаказанно убивали и калечили людей на холмах вокруг Малибу, «Битлз» завершали свой «Белый Альбом». Три американских астронавта, впервые увидевшие нашу хрупкую голубую планету, плывущую в вечной тишине, закончили год в мольбе о мире266.
При всём этом неудивительно, что оценка Шаньоном «хронической жестокости» яномама затронула нужные струны в обществе. Отчаявшись понять страсть человека к убийству, публика охотно проглотила описания повседневных зверств тех, кого он назвал нашими «современными предками». Сейчас, изданная уже пятый раз, «Яномама: свирепый народ» стоит в ряду бестселлеров по антропологии, с миллионами экземпляров, проданных только студентам университетов. Книги и фильмы Шаньона были настольными для нескольких поколений антропологов, большинство которых приняли его идеи о врождённой воинственности нашего вида.
Но исследования Шаньона надо рассматривать с осторожностью, поскольку он использует многочисленные сомнительные приёмы. Например, он объединяет бытовые убийства с военными потерями в своей статистике, как и Пинкер при обсуждении гебуси. Но, что гораздо более важно, Шаньон не учитывает воздействие собственного – разрушительного, в огромной степени хемингуэевского – присутствия на изучаемых людей. Согласно Патрику Тирни, автору «Тьмы в Эльдорадо», «войны, так прославившие Шаньона и яномама, которые он с таким удовольствием описывает в «Свирепом народе», начались 14 ноября 1964 г., именно в тот день, когда антрополог прибыл на место с ружьями, моторами для лодок и кучей всяких изделий из стали, которые он раздавал индейцам»267. Тирни цитирует положения докторской диссертации самого Шаньона, откуда следует, что за 30 лет до его появления ни один член намовео (крупное племя в составе яномама) не был убит в войнах. Но за 13 месяцев его пребывания среди них десять яномама были убиты в конфликтах между намовео и патано-ватеро (другое племя).
Кеннет Гуд, антрополог, который впервые познакомился с яномама в качестве аспиранта Шаньона и остался жить с ними ещё на 20 лет, описал Шаньона как весьма беспринципного антрополога-«налётчика», прибывшего в деревни с грузом мачете, которые он обменивал на сотрудничество в его исследованиях. «К сожалению, – писал Гуд, – куда бы он ни приходил, с собой он приносил вражду и войну»268.
Часть разрушительного влияния Шаньона, несомненно, была результатом его хвастовства, осознания себя эдаким мачо. Но его исследовательские задачи, возможно, стали гораздо большим источником проблем. Он хотел собрать генеалогическую информацию о людях яномама. Проблема щекотливая, мягко говоря, поскольку яномама считают неуважительным произносить вслух имена. А назвать имя умершего значит нарушить строжайшее табу в их культуре. Хуан Финкерс, живший среди них 25 лет, пишет: «Назвать умершего по имени – это для яномама смертельное оскорбление, повод для вражды, драк и войн»269. Антрополог Маршалл Салинз описывает исследование Шаньона как «абсурдистский антропологический проект», попытку «выявить родословную у людей, которые в силу табу не могут знать, проследить и назвать по имени своих предков. Для них невыносимо слышать даже собственные имена, если уж на то пошло»270.
Шаньон обходил табу своих подопечных очень просто – настраивая одну деревню против другой. Как он сам описывает: «Я начинал использовать споры и взаимные антипатии, чтобы выбрать осведомителей… я приезжал в другие деревни и выяснял генеалогию, отбирая те деревни, которые были в натянутых отношениях с людьми, о которых хотелось собрать информацию. По возвращении в лагерь я с помощью осведомителей удостоверялся в правильности новых данных. Если осведомитель впадал в ярость при упоминании новых имён, полученных от враждебной деревни, можно было быть уверенным, что информация точная. Так случайным методом мной были найдены имена, доведшие осведомителя до белого каления, – его умерших брата или сестры, которые ранее не были никем упомянуты»271.
Короче говоря:
