Книга Удивительная жизнь Эрнесто Че - Жан-Мишель Генассия

– Наступит день, и я буду представлять во Франции новую Чехословакию.

Йозеф не захотел, чтобы Павел вез его к отцу: есть вещи, которые нужно делать одному, без свидетелей. Павел припарковался на Малой площади, недалеко от ратуши, и Йозеф прошел пешком двести метров до пересечения улиц Капрова и Валентинской. Он брел не торопясь, держа руки в карманах, как старожил квартала, и не смотрел ни на декор в стиле ар-нуво, ни на поблекшие фасады, обильно украшенные арабесками и завитками в стиле Альфонса Мухи[103].

Йозеф готов был увидеть огромную воронку на месте дома отца и почти удивился, обнаружив, что здание стоит, как стояло, исчезли только таблички с именами Эдуарда Каплана, дантиста, жившего на четвертом этаже, и других врачей – от них остались только черные прямоугольники на стене у входа. На углу по-прежнему находился антикварный магазин, торговавший дешевой австрийской мазней. Каморка консьержки была заперта, висевший под стеклом список жильцов исчез. Йозеф не стал зажигать свет и пошел вверх по лестнице, слушая знакомый скрип старых ступеней. На площадке третьего этажа он остановился, прислушался, дал два длинных звонка, никто не отозвался, и он позвонил снова. Сомнений не осталось: квартира отца пустовала.

Как поступить – подождать или оставить записку и вернуться позже?

Он пошел вниз и был уже на первом этаже, когда дверь подъезда открылась и появилась сгорбленная, сильно накрашенная старушка в черной шляпке с вуалеткой на седых волосах. В одной руке она держала трость, в другой – сумку с продуктами. Йозеф придержал дверь, она сделала еще несколько шагов, с трудом распрямилась, чтобы поблагодарить любезного молодого человека, улыбнулась и вдруг окаменела, как будто увидела дьявола во плоти. Губы у бедной женщины дрожали, дыхание срывалось. Она медленно, как в трансе, протянула руку, начала ощупывать подбородок, рот, щеки Йозефа, и ее лицо просияло от облегчения.

– Благодарю тебя, Боже, за то, что услышал мои молитвы и вернул мне Эдуарда!

– Вы ошиблись, мадам, я Йозеф, сын Эдуарда.

Женщина смотрела на него и кивала:

– Как же я счастлива, Эдуард!

Она притянула Йозефа к себе, обняла изо всех своих старческих сил и не отпускала несколько долгих мгновений.

– Господь милостив, они не причинили тебе вреда! Ты вернулся живой и здоровый, значит я не зря молилась.

Она похлопала его по спине, и тут Йозефа осенило:

– Вы… мадам Маршова?

– К чему церемонии, зови меня Анна.

– Как же давно мы с вами не виделись, мадам Маршова, неудивительно, что я вас не узнал.

– С чего это ты начал говорить мне «вы»? я качала тебя на коленях и отца твоего прекрасно знала – достойнейший человек, был представлен императору… Не делай такое удивленное лицо, Эдуард, ты ведь помнишь своего отца, вы с Густавом невероятно похожи!

Мадам Маршова владела доходным домом, где жили Капланы, домом по соседству и еще одним в районе Подоли. Вопреки всем тяготам бытия, худшими из которых были ее неблагодарная невестка и никчемный сын, она цепко держалась за жизнь. Эта хрупкая женщина всегда очень заботилась о своем здоровье, обожаемого мужа она похоронила полвека назад (время идет так быстро!) и сдавала квартиры лучшим пражским врачам, чтобы в случае надобности получить консультацию у любого из них. Мадам Маршовой исполнилось девяносто шесть лет, она многое забывала, путая лица и события своей долгой жизни, но прекрасно помнила славные времена империи, была смешлива и отлично себя чувствовала – застарелый ишиас не в счет! Ее старший сын, первый мужчина в семье, доживший до семидесяти семи лет, потерял всякую надежду унаследовать состояние. Все его попытки объявить мать недееспособной и запереть мадам Маршову в сумасшедший дом наталкивались на непреодолимое препятствие: ее пользовали лучшие пражские доктора и ни один не стал бы свидетельствовать, что очаровательная старая дама «не в себе», как утверждает ее алчный сынок. Да, годы берут свое, ей нужно больше отдыхать, она слегка рассеянна, но в остальном… Судьи всякий раз решали дело в пользу мадам Маршовой. Она отказывалась признавать, что память иногда подводит ее. Мадам Маршова могла перечислить имена всех австрийских правителей и их жен, начиная с Оттона I, именно этот факт ее невестка как раз и считала признаком старческого слабоумия. Она продолжала жить в своей огромной квартире и ужасно обрадовалась возвращению Эдуарда Каплана, который так замечательно лечил ее поясницу: она боялась, что доктор сгинул навек.

Старушка пригласила «Эдуарда» на рюмочку мадеры, чтобы отпраздновать встречу, и Йозеф, сто лет не пивший божественного вина, не стал отказываться. Мадам Маршова отдала ему ключ от квартиры, сказав, что туда два года никто не входил, кроме домработницы Ирины, которая раз в месяц делала уборку и проветривала комнаты. Домохозяйка простила своему любимому жильцу долг за два года – «пусть кумушки говорят что хотят!» – и даже не стала повышать квартплату. Учитывая послевоенную дороговизну, старушка сделала Йозефу воистину королевский подарок.

– Таких хороших жильцов, как ты и твой отец, сегодня днем с огнем не сыскать! Какое счастье, что ты вернулся, да еще так чудесно выглядишь.

* * *

Кристина и Павел ждали в прокуренном кафе под аркадами площади и уже начали беспокоиться, но тут появился Йозеф. Он сел за столик, залпом выпил стакан вина и долго молчал.

– Отца арестовали два года назад – до или после покушения на Гейдриха[104], мне узнать не удалось. В квартале была облава, всех евреев выгнали из домов и увезли, больше никого из них не видели.

– Я был прав, – сказал Павел. – Их наверняка отправили в лагеря, в Польшу или в Германию. Мой отец сгинул в Терезине[105], на севере Богемии. Кое-какая информация проходила, были свидетельские показания, аэрофотосъемка, но поверить в это было невозможно, а потом, после освобождения, русские фотографировали Освенцим, через две недели американцы вошли в Дахау, лагерь в двух шагах от Мюнхена, и мир содрогнулся от ужаса.