Книга Обнаженные мужчины - Аманда Филипаччи

– Было ли это какой-то психологической проблемой, этот «рак»? – спрашивает один из нас.

– Отнюдь. Рак чьего-то места означает, что пространство, которое занимает чье-то место во вселенной, стало канцерогенным.

– Мы действительно не понимаем, о чем вы говорите, – признаемся мы.

– Когда ваше место канцерогенно, это значит, что оно всегда в неверном времени. С вами происходят несчастные случаи.

– Вы имеете в виду: находиться не в том месте не в то время?

– Нет. Ваше место не может быть не тем, но когда оно больно или канцерогенно, то оно в неверном времени – точно так же, как ваши часы могут оказаться не в том времени. Но с вашим местом все гораздо хуже: это не просто неверное время – это плохое время, трагическое время. В вашем месте все время происходят несчастные случаи. Для Сары первый несчастный случай оказался последним.

– Откуда вы все это знаете?

– Я знал это с первого дня, как вы привели ее ко мне, когда я увидел природу ее опухоли мозга. Возможно, вам захочется возбудить против меня дело; вы можете меня возненавидеть за то, что я знал и не сказал вам, что это последний симптом, который у нее проявится и который ее убьет. Я решил утаить от вас эту информацию для вашего же блага.

– Тогда, ради бога, зачем же вы говорите нам теперь? Почему было не дать нам верить, что она умерла от реального, обычного несчастного случая?

– Даже не знаю. Наверно, потому, что я люблю видеть, как люди удивляются. И в любом случае честность – это лучшая политика. Это известная цитата, или я только что сам это придумал? Даже если это происходит поздно. Лучше поздно, чем никогда. Лучше перестраховаться.

– Значит, вы сочинили всю эту ложь о том, как она ляжет на тротуаре и закроет глаза?

– Но я же говорил вам, что она умрет неожиданно, не так ли? И она действительно легла на улице, хотя, наверно, глаза ее вряд ли были закрыты, если ее сбила машина. В любом случае, я был не так уж далек от истины.

Во мне очень быстро закипает ярость, принимая угрожающие размеры.

– Я бы мог предотвратить несчастный случай! – кричу я.

– Нет, – возражает доктор. – Только отсрочили бы его, почему я и не сообщил вам об этом. Эта информация отравила бы вам жизнь.

– Вы убили ее, не сказав нам! – орем мы в безумной ярости.

– Вы бы держали Сару взаперти, в маленькой белой продезинфицированной комнате без всякой мебели – только пол из перин и стены из перин. И даже тогда в конце концов произошел бы роковой несчастный случай.

Преисполненный презрения, я брызгаю слюной:

– Насколько мне помнится, существует всего четыре типа смерти: от болезни, несчастного случая, убийства и самоубийства. Пока что единственное, от чего не умерла Сара, это от последнего. Но я уверен, что с вашей помощью мы куда-нибудь втиснем и эту причину смерти. В конце концов, вы уже были так любезны, что обеспечили нас убийством.

Мы с леди Генриеттой больше не в силах сдерживаться. Мы набрасываемся на доктора. Избиваем его до крови. Я стучу по его голове, как дятел. Генриетта наносит удары кулаками в грудь. Мне почему-то хочется произнести: «Смерть и умирание». А потом я просыпаюсь.

Что за дерьмо этот доктор! Я все еще киплю от ярости, хотя и испытываю облегчение оттого, что это всего лишь сон. Сара действительно умерла от несчастного случая, а не от «рака ее пространства», или «места», или «воздуха». Ее несчастный случай нельзя было ни предусмотреть, ни предвидеть, ни предотвратить, и какой-то там маленький глупый доктор в своем маленьком глупом кабинете не знал, что он произойдет.

Я продолжаю приносить испражнения попугая на ту улицу и разбрасывать их там.

Я захожу к своему другу Томми. Я рассказываю ему о несчастном случае, плачу, а он пытается меня поддержать.

Он говорит:

– Манхэттен – это такое нездоровое и дрянное место, там не должны жить люди, особенно дети. Там почти нет деревьев и животных – кроме домашних собак и голубей, которые гадят прямо на голову. Правда, это не совсем так. Несколько дней тому назад я исполнял брачный танец в квартире своей любимой девушки: она всегда требует, чтобы я это делал перед тем, как мы займемся сексом. Музыка оглушительно гремела, и я был в чем мать родила, как вдруг – подумать только! – я увидел за окном голубую птицу. Так что, быть может, еще осталась надежда для этого мерзкого, отвратительного Манхэттена.

– Это был попугай?

– Попугай?

– Да.

– Не знаю. Он был не так уж близко.

– Я мог бы добиться, чтобы тебя арестовали за непристойное поведение.

Он смотрит на меня с минуту, пытаясь понять, не шучу ли я.

В конце концов он говорит:

– Эй, остынь!

– Нет. Это на тебя смотрела та женщина, когда переехала Сару. Какого хрена ты стоял в окне голышом? Разве ты не знаешь, что это незаконно – и не без оснований?

– О чем ты говоришь? Откуда ты знаешь, на что она смотрела?

– Она мне сказала. По какому адресу ты был? – спрашиваю я, чтобы убедиться, что он был тем самым обнаженным мужчиной, которого видела та женщина.

Он говорит, и я киваю.

Он садится, умолкнув, белый, как полотно. Спустя некоторое время он тихо произносит:

– Прости за банальность в такой момент, но… как тесен мир!

– Как маленький цирк.

Люди начинают аплодировать Лориной жизни.

Глава 10

На похороны Сары приходит множество мужчин-натурщиков.

Леди Генриетта перестала заниматься живописью.

– Я хочу уехать, – говорит она мне. – Увезите меня куда-нибудь, Джереми.

– Куда вы хотите уехать?

– Куда угодно. Просто уехать отсюда.

– Единственное, что приходит мне на ум, – это дом моей матери. Если только вы не хотите отправиться в настоящее путешествие, которое дорого стоит.

– Мне совершенно безразлично. Я не в состоянии думать. Ваша мать ездила в Диснейленд с Сарой. Мне бы хотелось с ней встретиться. Я хочу общаться с людьми, которые были с Сарой, когда меня там не было.

– Как долго вы бы хотели там пробыть?

– Не задавайте мне в такое время несущественные вопросы. Какое это может иметь значение? Понятия не имею. Может быть, час, может быть, месяц, а может быть, навсегда, о'кей? Сами решайте.

Лора все прекрасно понимает и одобряет мою поездку за город с леди Генриеттой, дабы утешить ее.

Мы с Генриеттой приезжаем в дом моей матери. Мы оба спим в моей бывшей комнате, где стоят две односпальные кровати. В доме всего две спальни, причем в спальне у матери – одна большая кровать, так что у нас нет выбора. Генриетта почти не выходит из нашей комнаты, она лежит на своей кровати, прикрыв ноги одеялом, как больная. В темноте. Она непрерывно плачет. У нее образовались болячки под носом и на верхней губе, оттого что она все время сморкается. Она лежит под целой горой «клинексов». Один раз ее даже вырвало из-за того, что она так много плачет. Волосы прилипают к ее лицу, и я причесываю их и завязываю в «конский хвост». Протираю ей лицо холодной водой. Кормлю ее. Она рассеянно ест. Поскольку она так много плачет, ей становится очень холодно, и она сидит в постели в своем зимнем пальто.