Книга Неподвластная времени - Анхела Бесерра

До выставки оставалось совсем чуть-чуть, городские афиши пророчили триумфальное возвращение певца дуализма.

На бульваре Монпарнас Мазарин кто-то окликнул, Сара шла в свою мастерскую и вдруг заметила будущую сноху.

— Мазарин! Какой сюрприз, милая! Ты куда?

— На работу.

— Ты работаешь поблизости? Выходит, мы соседки.

Мазарин смешалась:

— На самом деле это довольно далеко... Просто я люблю ходить пешком. Мне нравится чувствовать почву под ногами.

Сара бросила взгляд на ее босые ноги.

— Вижу. В твоем возрасте мы все ходили так, без обуви. Мы были помешаны на любви, свободе, красоте и мире во всем мире. В нашей среде царил культ наивного гедонизма. Я не была настоящей хиппи, у меня на это просто не было времени. Я очень рано начала работать, но всегда разделяла их убеждения. Можно сказать, я была хиппи в душе.

Мазарин обрадовалась встрече. Мама Паскаля ей сразу понравилась. При одном воспоминании о выходках Кадиса на ужине щеки девушки заливала краска стыда.

— У тебя найдется пара минут? Я хочу показать тебе свою студию. Она здесь, напротив. — Сара указала на узкую улочку, уводившую в сторону от бульвара. — Если бы ты только знала, чего мне стоило ее заполучить. Это удивительное здание, и для меня оно очень много значит. Раньше здесь была мастерская Ман Рея, идола моей юности.

— Сара, позвольте поблагодарить вас за чудесный ужин.

— Право, не стоит. — Художница взяла Мазарин под руку. — Я прошу тебя лишь об одном: сделай моего сына счастливым. Он у меня такой славный.

— Это правда, — согласилась девушка, изнывавшая от угрызений совести.

Мастерская располагалась в самом конце бульвара, в доме тридцать один по улице Кампань-Премьер. Это было дивно красивое здание в стиле модерн, с огромными окнами и растительным орнаментом, столь любимым в двадцатых годах.

У входа в студию валялись всеми позабытые экспонаты "Сущностей".

— Мне очень понравилась ваша последняя выставка.

— Правда?.. Как видишь, все кончилось очень быстро. Интересно, что теперь с ними со всеми будет?

С земли на Мазарин глядели знакомые мутные глаза.

— Вы знаете... их всех? — спросила девушка, указав на зловещего типа, с которым она едва не столкнулась в катакомбах.

— Что ты! Большинство я нашла прямо на улице. Какой жуткий субъект, правда? На самом деле он совершенно безобиден. Внешность, как всегда, обманчива.

Испуганный вид Мазарин пробудил в Саре вдохновение.

— Стой как стоишь, не двигайся.

Художница схватила камеру и принялась снова и снова фотографировать новую модель. Она снимала Мазарин со всех возможных ракурсов. Ноги, руки, губы. Со спины: длинные полы черного плаща. Сбоку: нежное горло, профиль, угрюмые брови. В фас: распахнутый ворот, шея, приоткрытая ложбинка маленькой груди... Щелк, щелк, щелк... И резкое наведение на медальон.

Не этот ли знак был выжжен на груди у мужчины, которого она снимала для выставки? Теперь Сара видела его в третий раз. Когда этот символ встретился ей впервые, она уже не помнила, но чувствовала, что он ей смутно знаком.

57

Кадис встретил Мазарин как ни в чем не бывало. Словно не было ни ее помолвки с Паскалем, ни рокового ужина. Терпеливый учитель благосклонно наблюдал, как прилежная ученица в перепачканном краской фартуке трудится над последней картиной.

— Очень хорошо, малышка. Мы почти закончили. — Он обращался с ней как никогда ласково и бережно.

Мазарин чувствовала себя окончательно сбитой с толку.

— Пожалуйста, подай мне гранатовую.

Девушка протянула художнику тюбик.

— Что ты собираешься делать?

Кадис направился к портретам Сиенны.

— Этим работам, — он задумчиво прищурился, — явно чего-то не хватает.

— Нет! Не трогай. Они безупречны! — перепугалась Мазарин.

— Не волнуйся, ничего с твоей "святой" не случится. Нужно, чтобы все картины были в одном стиле. Понимаешь? Если ты хочешь, чтобы их включили в экспозицию, а ты, безусловно, этого хочешь, придется кое что подправить. Ты же мне доверяешь?

— Абсолютно нет! Как можно доверять типу вроде тебя?

— Не понимаю, о чем ты.

— Не хочешь поговорить о том, что было вчера?

— Я тебя по-прежнему не понимаю.

Кадис выдавил краску на палитру, ожесточенно перемешал и принялся слепо, словно в трансе, разбрызгивать гранатовые капли. Кровь покрывала лицо и волосы Святой, оскверняла ее, пропитывала ее тунику, переплеталась со священными письменами.

— Хватит! — истошно закричала Мазарин. — Ты ее убьешь.

Темные страсти выплескивались на портрет. Терзать картину ученицы было все равно что терзать ее саму.

— Хватит, слышишь!

Мазарин схватила его за локоть.

— Отойди. Не вмешивайся. Или ты не понимаешь, что я делаю? Здесь нужна ярость, кровь, агрессия. Надо скрестить твою нежность с моей силой.

А что, если Кадис прав? Или он мстит портрету, потому что не смеет поднять руку на нее саму? Мазарин не знала, что и думать.

— Но она утратила чистоту, Кадис. От нее больше не исходит сияние.

— Послушай, малышка. Пикассо говорил, что, если от картины исходит сияние, значит, ей чего-то не хватает. Ты должна гордиться, что я приложил руку к твоей работе. Так что смотри и молчи. Ты моя ученица, забыла?

— Ученица? А ты уверен, что не наоборот? Позволь заметить, Кадис, ты просто жалкий циник.

— Ах, моя маленькая бунтарка. В тебе, как я погляжу, проснулся мятежный дух... И отлично. У тебя глаза загорелись.

Кадис открыто издевался над ней. Мазарин не осталась в долгу.

— Мы решили пожениться как можно скорее, — радостно сообщила она.

Кадис не дрогнул.

— Если ты не возражаешь, давай вернемся к работе. Картины надо довести до совершенства... Мы почти закончили. Все кончится, — повторил художник, — очень скоро.

Сердце Мазарин сжалось от боли. Неужели это прощание? Он больше не будет давать ей уроков. А как же она? Как она будет жить без его страсти? Без того, кто стал ее любовью, ее смертью и возрождением? Кадис вдохнул жизнь в нее и в ее искусство. Разве она сможет жить дальше без него?

У девушки потемнело в глазах. По щекам полились слезы, и она яростно вытерла их ладонью. Мазарин не хотелось, чтобы Кадис видел, как она плачет, но он все равно заметил.

— Не грусти, малышка, — сказал живописец сурово. — Мы еще увидимся. Ты стала частью моей жизни... Так уж получилось. Наши чувства не подчиняются ни времени, ни здравому смыслу... Они приходят и уходят в свой срок. В этой пьесе я буду зрителем. Стану наблюдать за твоей жизнью из удобного кресла в партере.