Книга О нас троих - Андреа де Карло

— Марко совсем плохо, — сказал Сеттимио самым своим визгливым тоном. — У него такой голос был, когда мы последний раз говорили по телефону, что я испугался. А что он нес! Самоедство в чистом виде. Сам знаешь, что творилось когда-то с Марко, так вот: сейчас — в сто раз хуже. Единственный его шанс не загреметь в психушку — снять этот чертов фильм, что я ему и предлагаю.

— И что, предлагаешь чисто по дружбе? — сказал я. — Без всякого корыстного интереса?

— По дружбе и из корыстного интереса, одно другому не мешает, — сказал Сеттимио. — Марко профукивает свой талант, а я готов потратить на него деньги, потому что он великий режиссер. Все просто. Италия, знаете ли, изменилась, у нас много чего происходит. Ливио, да мы переплюнули Англию.

Я кивал головой, а сам вспоминал мерзкие физиономии политиков, которые видел по телевизору и в маминых газетах, когда приезжал в Милан в последний раз.

— Мне пора, — сказал я ему.

— Подожди, — неожиданно ответил он, задергавшись. — Так ты поможешь мне с Марко или нет? Ради него же.

— Что я должен делать? — спросил я, глядя, как Альдо Спарато опять показывает жестами, что хочет есть.

Сеттимио вскочил на ноги, нырнул в каюту и вернулся с кожаным «дипломатом», открыл его на столе кокпита. Вынул оттуда два конверта, один большой белый, другой поменьше, и протянул их мне.

— Просто отвези ему этот сценарий и объясни, что мы не просим его продать душу дьяволу или что еще. А здесь билет Маон-Барселона-Лондон-Барселона-Маон, с открытой датой, сам проставишь. Гостиницу в Лондоне я тебе закажу — скажи только, на какие числа. Я написал тебе все свои телефоны, звони откуда хочешь за мой счет.

— Ничего я ему объяснять не буду, — сказал я; тяжелый конверт оттягивал руку. — Просто отвезу — и все.

— Ладно, не объясняй, — сказал Сеттимио, внезапно повеселев. — Отдашь ему сценарий — и все. Понравится — отлично, нет — расстанемся друзьями, никто его не заставляет. Может, заодно случайно спасем ему жизнь.

Я прикрыл глаза: и мне не помешали бы темные очки, отгородиться от ультрафиолета — и не только.

4

В Лондоне Сеттимио на всякий случай забронировал мне мини-люкс в многоэтажной американской гостинице за Гайд-парком. Я расхаживал босиком по мраморному полу в ванной комнате, по паласу в прихожей и чувствовал себя весьма странно, одновременно переживая за Марко, испытывая чувство вины перед Флор, оставшейся на Менорке, и упиваясь тем, что мне опять доступны блага западной цивилизации. Все вокруг свидетельствовало о том, что из маргинала, торговавшего по мелочи наркотиками, Сеттимио превратился в важную персону, что меня поражало: я думал о том, что в нашей стране у него были для этого все предпосылки, в то время как мы с Мизией и Марко добровольно отправились в изгнание. Мне хотелось поговорить об этом с Мизией, именно с Мизией, не с Флор: я отдал бы что угодно за возможность позвонить ей с одного из понатыканных повсюду кнопочных телефонов, услышать, как она смеется, и узнать ее мнение.

Вместо этого я позвонил Марко, но по номеру, который дал Сеттимио, никто мне так и не ответил, так что, еще несколько раз попытавшись до него дозвониться, я отправился по записанному на том же листочке адресу, сжимая под мышкой толстый конверт Сеттимио, хотя так и не решил, передам его или нет.

Лондон, он слишком большой, чтобы ходить по нему пешком, в нем столько энергии, движения, натиска и шума; я шел по мостовой, как дикий зверь, затравленный и завороженный: рубашка липла к спине, ботинки казались кандалами, в глазах рябило. Я просто не успевал разглядеть лица прохожих, предметы в витринах, взгляды людей, ехавших мимо в автобусе, названия и цифры, которые обрушивались на меня со всех сторон.

В конце концов голова у меня закружилась, я остановил такси и поехал по адресу Марко, который жил под Баттерси. Дом под соответствующим номером оказался неинтересным многоэтажным зданием пятидесятых годов, фасад его уродовала желтенькая плиточка. Мне показалось полным абсурдом, что приходится искать Марко в таком неподходящем месте, когда мы долгие годы не общались, ничего даже не зная друг о друге, так что я сперва немного потоптался у подъезда, а потом уже стал изучать таблички с именами жильцов у домофона и не сразу заметил «Траверси». Я даже вздрогнул, когда увидел его имя среди десятков незнакомых иностранных имен: чувство было такое, будто я ухватился за тоненький провод, и по нему могут в любую секунду пустить ток, а могут и не пустить, а еще может случайно отойти контакт, и никто и не заметит.

Я нажал на кнопку, очень осторожно, словно ждал удара током: ничего. Попробовал еще: ничего, опять ничего. Около получаса я стоял и изучал обе стороны улицы. Я представлял себе, как Марко возвращается домой с книгами под мышкой или, может, с покупками из магазина; пешком; на машине; на такси; подкрадывается ко мне сзади; изумлен, завидев меня издалека, смеется; радостно бросается ко мне; спрашивает меня с яростью, какого черта я сюда заявился и когда его наконец оставят в покое. Я представлял себе, что я ему отвечу, как себя поведу, и не мог придумать ничего подходящего.

Марко так и не появился. Я пошел пить пиво в бар на углу улицы, чувствуя, как из-за нараставшей растерянности трещит по швам ощущение времени и пространства. У барной стойки, за которой висели полки с бутылками и телевизор, два парня пили пиво, я смотрел на них и хотел одного: опять оказаться на Менорке рядом с Флор, в нашем деревенском домике — под защитой привычных слов, взглядов, жестов.

Примерно через час я вернулся к дому Марко и опять позвонил в домофон: молчание. Только тогда до меня стало доходить, как все это глупо: послушавшись Сеттимио, приехать вот так, наугад, в Лондон, не зная даже, найду ли я Марко. В дом вошла пожилая женщина с хозяйственной сумкой, я быстро шмыгнул за ней за стеклянную входную дверь и стал рассматривать почтовые ящики в холле. Ящик с надписью «Траверси» ломился от писем, несколько конвертов лежало сверху, еще несколько — на полу. Я собрал их: письма из Парижа и Милана, из Лондона, одно — из Гватемалы, одно из Белфаста; еще там были журналы, книги, счета за телефон и свет, какие-то напоминания об оплате.

Я сложил все поверх ящика и пристроил сверху конверт Сеттимио, написав на нем: «Если ты еще живешь здесь, дай о себе знать, даже если и слышать не хочешь об этом фильме. Л.». И ниже — телефон моей гостиницы.

Марко так и не объявился. Я пробыл в Лондоне еще два дня и все пытался выловить его, названивая по телефону или трезвоня в домофон, но все напрасно; в конце концов я сел на самолет, улетающий в Испанию.

Но сойдя в Барселоне с трапа самолета, я понял, что чувствую себя совершенно потерянным. Меня вдруг стал пугать весь этот металл, цемент, дробящие пространство стекла, указатели, числа, названия городов, время отбытия на фасеточных табло, лица и чемоданы других пассажиров, решительность, с которой они тащили чемоданы или толкали тележки к выходу и к другим людям, к своим машинам и поджидающим такси, чтобы побыстрее вернуться на свою улицу, в свой дом, к своей семье и работе. Я был как будто исключен из общего потока: растерянный, всеми забытый, нерешительный, ни на что не годный, ни с чем не связанный, без корней, предназначения, ожидания, любви и тепла.