Книга Уничтожить Париж - Свен Хассель

Начальник патруля, штабс-фельдфебель, постоял немного в дверях, холодно осматриваясь вокруг, и наконец остановил взгляд на Порте.

— Эй, ты! Обер-ефрейтор!

И широким шагом пошел к нему. Порта наблюдал за его приближением с мрачным видом.

— Что ты здесь делаешь? У тебя есть разрешение находиться ночью вне расположения части?

Порта нехотя распрямился и протянул пропуск. Мы знали, что он делает это нехотя. Не в натуре Порты было терпеть наглость таких людей, как этот штабс-фельдфебель. Но он, как и все мы, прекрасно понимал, что наше положение далеко не безопасно. Кроме того, этот тип не был обычным штабс-фельдфебелем. Мы знали его в лицо и по слухам. В течение четырех лет он и его свора проводили вечера, рыская по барам, клубам, борделям Парижа, и всякий раз волокли на допрос какого-то беднягу. А если человека арестовывал штабс-фельдфебель Малиновски, это, в сущности, означало смертный приговор. О его успехах можно было судить по свисавшему с шеи Рыцарскому кресту.

— С кем ты? — спросил он, возвращая Порте пропуск.

Порта махнул рукой в нашу сторону; мы сидели, притихнув и выпрямясь, стараясь выглядеть образцовыми солдатами. Малиновски презрительно оглядел нас, кивнул и пошел дальше.

Полицейские обыскали бистро сверху донизу. Девушке, находившейся в туалете и ничего не знавшей об их появлении, приказали открыть дверь и показать документы. Кухню старательно обыскали. Открывали каждый ящик, каждую жестянку. Печь попала под особое подозрение, и они десять минут выгребали золу; Жанетта наблюдала за этим, уперев руки в бока и почти язвительно улыбаясь. На парня бросили беглый взгляд и больше не обращали внимания.

Весь второй этаж тоже обыскали. Полицейские вынимали одежду из сундуков и шкафов, швыряли ее на пол. Срывали с кроватей одеяла и простыни, ощупывали и протыкали матрацы, залезали руками в бачки с водой.

Почти час спустя обыск прекратился, но казалось маловероятным, что полицейские покинут бистро, не взяв кого-нибудь в виде козла отпущения за вечерние труды. Малиновски встал у стойки, взгляд его перебегал от столика к столику. Подчиненные настороженно стояли рядом, ожидая сигнала начальника. Все сидели молча, ожидая, куда упадет удар.

Штабс-фельдфебель неторопливо достал из кармана пачку фотографий. Неторопливо просмотрел их; очень неспешно сделал выбор. Двумя широкими шагами подошел к столику, за которым группа молодых людей почти весь вечер спокойно пила вино.

— Deutsche Feldpolizei. Ausweis, bitte.[128]

Он обращался к невзрачного вида парню в серой, мятой одежде, с совершенно незапоминающимся лицом. И придирчиво осмотрел его документы.

— Поддельные, — сурово сказал штабс-фельдфебель. — Мы разыскиваем тебя уже два месяца. Теперь, когда нашли, сможем продемонстрировать в подробностях, как обращаемся с дезертирами… Ты не мог обойтись без помощи. Кто тебе помогал?

Думаю, он не ждал ответа. И думающее так же большинство посетителей поразилось, когда одна из девушек за столом вскочила и взяла на себя эту честь.

— Она что, спятила? — прошептал Малыш как всегда громко.

Малиновски повернулся и воззрился на нас. Барселона сильно пнул Малыша в голень, а Хайде гневно зашипел сквозь зубы. Было не то время, чтобы провоцировать полицейского штабс-фельдфебеля.

Наше предостережение запоздало. Малиновски обладал каким-то чутьем, и оно подсказало ему, что в этом бистро можно найти еще что-то, кроме жалкого дезертира с подружкой, и, оставив двух людей надеть на них наручники, повел остальных с собой. Я догадался, что замечание Малыша и наша немедленная реакция подвигла штабс-фельдфебеля на дальнейший обыск, который мог продолжаться всю ночь, если бы у него разыгралась мстительность. Было известно, что Малиновски ненавидел фронтовиков; говорили, что два дня назад он арестовал награжденного Железным крестом обер-лейтенанта.

— Вот и все, — угрюмо пробормотал Хайде. — Я говорил, что это случится. И все из-за какого-то треклятого еврея!

— Думаю, нам нужно еще раз обыскать кухню, — сказал Малиновски.

Трактирщик обеспокоенно подошел к нему и бурно запротестовал, упоминая выкипевший суп и испорченные ужины, но Малиновски с легкой улыбкой оттолкнул его с дороги.

— Это важнее выкипевшего супа.

— Но мои посетители…

Тут появились еще посетители. Все машинально повернулись к двери. Сперва показалось, что первый вошедший надел на голову прозрачный дамский чулок, чудовищно искажающий черты лица. При более пристальном внимании обнаружилось, что черт лица у него нет. Глаза представляли собой щелочки, нос — чуть больше, чем два небольших углубления, рот — зияющее отверстие с бахромчатыми краями. Бровей не было, цвет кожи был крапчато-фиолетовым. С шеи, которую поддерживал жесткий кожаный ошейник, свисал Рыцарский крест.

— Ну? — произнес Гюнтер своим уродливым ртом. — Разучился отдавать честь, штабс-фельдфебель?

Малиновски щелкнул каблуками и медленно поднес правую руку ко лбу. Больше ничего ему не оставалось. Пусть он был штабс-фельдфебелем Малиновски, пусть тоже кавалером Рыцарского креста[129], но солдат с такой обезображенной внешностью, как у Гюнтера, мог предъявлять любые требования. Если б Гюнтер решил застрелить Малиновски и потом заявить, что тот оскорбил его, никто не поколебался бы полностью оправдать его поступок.

— Герр фаненюнкер! — Малиновски с трудом заставлял говорить себя почтительно. — Мы патрулируем восемнадцатый участок согласно приказу. Только что арестовали дезертира, которого разыскивали два месяца, и женщину, которая помогала ему.

— Отлично, — поощрительно сказал Гюнтер. — Благодарю, штабс-фельдфебель. Насколько я понимаю, ты уже закончил здесь свои дела?

Малиновски заколебался. Гюнтер небрежно отвернулся, словно разговор на этом был окончен. Ноги его до колен представляли собой протезы, но заметно это было не сразу. Ему потребовалось несколько недель сверхчеловеческих усилий и решимости, чтобы научиться ходить снова, а также владеть левой рукой, состоящей из четырех кусков стали. Сперва он хотел умереть, и никто не знал, что теперь давало ему волю жить дальше. При желании Гюнтер мог стать офицером Ваффен СС, ему предлагали это при выписке из госпиталя, но он всегда служил в черных гусарах[130]и, когда вновь был признан «годным к службе», вернулся к нам. Тут он чувствовал себя уютно. Мы были не только его друзьями, но и, пожалуй, единственными людьми, которые могли смотреть на него так же бесстрастно, как и друг на друга.