Книга Лучший из миров - Наталья Колпакова

Дан запер чужую квартиру, уронил в почтовый ящик ключ. Догнал Мирона уже в подъезде, вышел следом за ним на улицу. Ночь в этом районе начиналась рано. Должно быть, крепко пьющая половина жителей сразу после работы приступала к любимому делу – крепко пила, – а другая половина населения запиралась по домам в страхе перед пьяными хулиганами.

– Удивительно мирный неблагополучный район, – профессионально отметил Мирон.

Дан, поразмыслив, кивнул.

Помолчали.

Должно быть, в эту минуту и посыпался снег. Удивительно ранний, прямо посреди осени, вдруг выстудившейся, подернувшейся корочкой. Он сыпал мерно и сухо, с отчетливым механическим шелестом, и асфальт тоже оставался сухим. Как будто сдвинулось что-то в сердцевине мира, проснулось и пошло, и забегали в недрах мировой машины невидимые шестеренки, торопясь нагнать упущенное время, а снег, припасенный для ноября, взял да и вывалился из опрокинувшегося сосуда. Двое людей, застывших под падающей сверху крупкой, скоро очнулись тоже. Задвигались, заторопились сказать… Что сказать? Знать бы…

– Сигизмунд-то, а? – усмехнулся Мирон.

Дан только хмыкнул, вспомнив лицо уходящего навсегда бога, его прощальное: «Нет, не понимаю!» И снова – растерянно, почти удрученно: «Не по-ни-ма-ю…»

– Странный он какой-то. Столько лет среди нас прожил, и ничего.

– Да, бедолага.

Дан попытался поймать снежинку, крупную, как муха, но она исчезла, не успев коснуться его ладони.

– Ты-то куда сейчас?

Лишний это был вопрос, беспомощный. Главное и так понятно – куда бы оба, молчащие бок о бок под нереальным, сценическим снегом, ни повернули от этого крыльца, они расставались навечно. Но Мирон упрямо насупился – точь-в-точь ребенок, который заранее знает, что упрямится зря. И Дану стало ясно: в Третий мир, искать сестру. А его, Дана, ждала обожаемая берлога почти в центре, ждала-дожидалась любимая работа (она же выгодный бизнес), и необременительные увлечения, и приятели, от которых, стоит отвернуться, остаются лишь имена… В этот миг он принял решение.

– Слушай, помоги. Мне бы обратно попасть…

– Домой?

Дан запнулся – совсем ненадолго, – вспомнив Тейю, которая никогда не войдет под его кров, вспомнив и ту, другую, которой не под силу было сделать домом место, где он когда-то жил. Вспомнил было поджарого, как хорошая собака-следопыт, жесткого и с такой же жесткой умной улыбкой старика – он казался очень-очень высоким ребенку и оставался великаном в его глазах, даже когда ребенок вырос, – но это воспоминание было совсем уж лишнее, и выходило по всему, что незачем, незачем, незачем ему соваться снова в Первый мир.

– Нет, не домой. Туда, откуда я пришел.

– Разобраться хочешь? – понимающе кивнул бывший присяжный дознаватель. – Правильно.

Дан вовсе не был уверен, что это так уж правильно. Не был он отродясь ни правдоискателем, ни даже слугой закона. Делал, что мастер прикажет, вот и вся гражданская позиция. Но спорить не стал. Потому что сейчас был прав Мирон.

– Ладно, пошли.

Дан шагнул с крыльца, не глядя поставил ногу в темноту, на пусть и близкий совсем, но невидимый асфальт. Боль куснула через мягкую подошву, нога поехала, он едва не упал. Присмотрелся – камешек, серенький такой, неказистый. Мирон хмыкнул:

– Добрый знак! Сестра говорила.

Дан не переспросил: добрый знак – где? В этом мире (что-то не слышал он о такой примете) или в том невероятном, непредставимом Третьем, куда рвался сейчас его друг? Насчет Первого знал точно: нет там ничего такого, про камешек. Нет и быть не может, потому что большие, могущественные дяди не спотыкаются о случайные помехи, идя навстречу великим своим свершениям. И Дан перешагнул, не стал отшвыривать в сторону маленького нахала, впившегося ему в ногу. Может, потому что и сам давно ощущал себя таким вот камешком, о который спотыкаются чужие серьезные планы.

Сразу, без перехода, сухая, застывшая ночь заплескалась, зашевелилась, задышала в лицо влажной прохладой. Пасть пещеры вкусно пахла пресловутой «свежестью настоящей родниковой воды», борьба за которую, если верить телевидению, составляла смысл жизни обитателей Второго мира. Дан с непонятным трепетом вступил в водную завесу и, почему-то нисколько не промокнув, оказался в преддверии Прохода. Здесь, по эту сторону водопада, пахло не только безмятежностью. Отчетливо проступали другие запахи – бешенства, беспомощности, пота. Дюжина рослых мужчин повскакали с камней, сразу перестав напоминать живописных разбойников. Сейчас они больше всего походили на свору порядком запуганных, но все еще опасных псов, нервно принюхивающихся. Кто вошел, жертва или все-таки новый хозяин? Соображали они быстро. Кто-то из новичков еще доругивался, когда в руках у опытных ловчих уже замерцало готовое к бою оружие.

– Хорош, парни, – негромко скомандовал Дан. – Разговор есть. Важный.

– Ай-яй, вот и некого стало свергать.

Поредевшая, будто прореженная бестрепетной рукой, толпа вельмож и магов дернулась от этой насмешки как одно большое испуганное животное. Голос, намеренно тихий, равнодушный, доносился с галереи, обегавшей зал на уровне второго яруса окон. Доносился отчетливо, как звук капель, неумолимо отсчитывающих время в тишине, – то ли и впрямь висела она, эта обморочная, пещерная тишина, то ли просто акустика здесь была особая, августейшая. Множество пар глаз одинаково вскинулись к балюстраде, висящей над строем тонких колонок, нащупали, стиснули серую фигуру. Знакомую, очень знакомую. Смутно знакомую.

– Куратор? – недоуменно шепнул кто-то.

– Ну что, интересно? – продолжал голос с отчетливой издевкой. – Как же так вышло, а? В самом-то деле…

Молчание, полное мучительной растерянности, жадного ожидания. Гордые аристократы и всевластные маги словно не замечали всей немыслимости происходящего. Сбитые с толку, сбившиеся в кучу, они внимали этому невозможному голосу – поистине голосу свыше. Многоглавое животное на глазах превращалось в скотину.

– Начать придется издалека, не обессудьте, господа. Что это? Как будто шум снаружи? Впрочем, успеется… Так вот. Всем вам известный Властитель Юго-Восточной земли, достославный Ротлум, был злобным и тупым уродом. И, как и положено злобному тупому уроду чистейших кровей, больше всего на свете любил три вещи – оружие, власть и родовое имя. А имя, как все вы; господа аристократы, прекрасно понимаете, надо кому-то передать. Это уж обязательно! Но, увы, чрезмерная… э-э… жадность до плотских утех еще в молодые годы жестоко аукнулась нашему гордецу. Ну не получались у него дети, хоть ты тресни. Чего только не перепробовал, по слухам… Но однажды случилось чудо. Молодая жена – конечно, прекрасная и родовитая – наконец-то понесла. Бедняжка, очень короткой и очень несчастной оказалась ее жизнь в замке достославного мерзавца Ротлума, но нам с вами это, конечно, неинтересно. Родами долгожданного наследника она и умерла. Вообразите же себе, господа, что испытал наш фанатик, узнав, что ребенок – его единственный, первый и последний ребенок – девочка! Он просто не мог этого принять. И действительности пришлось прогнуться под напором чудовищной воли. Все, кто знал тайну рождения дочери, умерли вслед за хозяйкой. Ротлум спрятал ребенка, препоручив заботам сумасшедшей няньки, которую затем тоже убил, и, едва дочь вышла из младенчества, стал воспитывать сам. Как сына.