Книга Все так - Елена Стяжкина

Валерик сказал: «Девочки, не стоит из-за меня ссориться! Считайте, что мы все вместе сходили на физкультуру».

За эти слова Люська хотела его убить. Но она не готовилась. Аффект же – плохой помощник в убийствах. Люська сломала Валерику нос. И он очень смеялся, рассказывая фельдшеру «скорой», что упал и ударился о тумбочку.

А в сентябре, который был ветреным, наполненным чаем с ромашкой, сушеной мятой на подоконнике снятой квартиры… В сентябре, который в один день стал желтым, а в другой – лысым… В сентябре, когда Катя уже называла меня мамой, а Валерик разворачивал систему кабельного телевидения…

В сентябре, когда мы оба поняли, что любим по-настоящему, не друг друга, а трагически разных людей, я сказала: «Давай разведемся…»

«Хорошо», – сказал Валерик. И ушел.

…Когда меня спросят: «Что вы делали в поздние восьмидесятые? Что вы чувствовали?» (интересно, кто меня спросит?), у меня не будет приличного ответа. Ни для поздних восьмидесятых, ни для ранних девяностых.

* * *

Для десятых и двадцатых тоже нет.

У меня нет приличного ответа по поводу того, что я делала все эти годы.

Или «варила мыло» подходит?

26 августа, раннее утро

Мы повезем бабушке Миле приглашение на свадьбу. А почему мы?

«Мы» – очень непостоянное занятие. Кто-то все время выпадает. Уходит, просеивается. В результате от «мы» остается только «я». И то очень сомнительного качества.

Но мы все-таки повезем бабушке Миле приглашение. Она накроет стол: оливье, «мимоза» с сайрой, сердце с корейской морковкой и грибами, худая утка, картошка-пюре.

Чтобы поместить Андрюшу, мы пересядем и на один стул будем ближе к бабушкиному креслу.

– Ужас! – кричу я.

– Что? Он ее бросил? – Сережа вскакивает с кровати, стремительно надевает джинсы и начинает метаться по комнате. – Говори! – кричит он. – Я смогу! Смогу это пережить! Убью его и смогу…

– Мы скоро допересаживаемся до дедушкиного места! – кричу я.

– Типун тебе на язык!

– Ну не скоро, ну когда-нибудь!

– Я не доживу, – обещает Сережа, снимает джинсы и возвращается в кровать.

Спать нам еще целых два часа.

27 августа

Приезжал Андрюша. Завтракал. По-семейному. Чтобы ему было комфортно, мне пришлось лить на голову воду, потом на нее же направлять горячий воздух из фена. Еще мне пришлось надеть «уличную футболку», испечь блины, пожарить котлеты, сварить овсянку, сделать салат из помидоров и огурцов.

Кроме головы, я еще помыла полы, плиту, Мишино лицо от шоколада.

Помыть лицо Сережи мне не удалось. Он решил остаться себе верным и грязным.

Андрюша пришел. Улыбался. Ел. Курил в вытяжку. Катя потягивалась и зевала. Пила молоко. Сережа и чайник кипели. Зря.

Андрюша сказал:

– В «Наташе» предлагают свое меню, свое спиртное и свою музыку. Где-то тридцать долларов на человека. И если в эту «Ларису» отвезти деньги прямо сейчас, то они сделают скидку. А еще в «Галине» бывают цирковые артисты. Нам надо?

На прощание он поцеловал Катю в губы, а меня – в руку.

– Какой бабник! Если по Фрейду! – прошипел Сережа в закрытую за Андрюшей дверь.

– Склеротик! Кафе называется «Ольга», – не согласилась я.

– Ой, ну не надо ссориться, – пропела Катя и обняла нас обоих. – Зато одно имя из девичьего списка мы можем вычеркнуть. Это же нехорошо, когда папа не может запомнить, как зовут дочь? И мы не будем напрягать папу. Так что Ольге – точно нет.

28 августа

Смотрели фильм «Отец невесты». Сережа сказал: «Ну точно про меня. Ненавижу этих Макензи».

Ходили на перекличку. Миша спросил: «Вы уверены, что школа – это обязательно?»

29 августа

Позвонила бабушке Маше. Зажмурилась и сказала:

– Это я, Наташа. Мама, – тут запнулась, – вашей внучки Кати. У Кати свадьба. Приезжайте.

– Деточка, – заплакала она в трубку. – Деточка… Мой Геннадий умер. Умер совсем. Его теперь вообще нет. Два месяца назад. И операция, знаешь, прошла успешно. Очень хорошие хирурги в Бакулевском центре. И дорого очень берут. За такие деньги можно было сделать и две, и три операции. Но сделали одну. Очень хорошую. Он хотел пить, курить и быть физически сильным. Сказал, что жить инвалидом-диетником не собирается. Только не вы́ходили мы его. Три месяца, деточка. Три месяца. И я сейчас уже в сорок втором размере. А ты, как обычно, в пятидесятом? Главное – это уход. Вся больница мне удивлялась. И кашки ему, и супчики, и все время рядом. А он, Гена мой, глаза откроет, посмотрит – и назад, в свой мир. Никогда меня в свой мир не пускал. И тут… То же самое. Взял и сбежал. Ему меня очень жалко было. Он ради меня только и жил. И умер ради меня. Чтобы я этими кашами не мучилась, через всю Москву не ездила. И Валера нам очень помог. За все заплатил. Ты помнишь Валеру? А теперь осталась собака. И эта собака, мы назвали ее Джерри, все время ждет Геночку. Но Геночка, как обычно, не приходит. А Джерри ждет. Мы ходим с ним гулять, и все прохожие смотрят на нас и очень сочувствуют, потому что мы выглядим красивыми, одинокими и неприкаянными. И как нам теперь жить, деточка?

* * *

«Ужас, – сказал мне когда-то давно папа Гена, – это если ты будешь надеяться на то, что он вернется. Или кто-нибудь. Вернуться можешь только ты сама».

Я позвонила маме:

– Знаешь, савельевский папа Гена на свадьбу не приедет. Потому что он умер…

– Зачем? – спросила мама.

Я пожала плечами.

Мы молчали друг другу в трубку. Мама тихонько плакала, стараясь, чтобы мне не было слышно.

– Ты помнишь?.. – спросила мама. – Ты помнишь?

– О маковом поле? – усмехнулась я.

– Угу, – всхлипнула мама.

Да, о поле. Теперь я видела его совершенно отчетливо. Много солнца, много красного, много нежного, много хрупкого и несуществующего. Много такого, к чему нельзя прикасаться, если ты не бежишь навстречу. Если там, с другой стороны, тебе не улыбается судьба. Женщина по имени Мирей Матье.

30 августа, утро

– Двадцать лет эти люди не интересовались ни Катькой, ни тобой. Двадцать лет их не было в твоей жизни. Я не понимаю, почему ты вздыхаешь уже шестой час подряд? – сказал Сережа.

– Мне хотелось их победить…

Мой биологический отец приезжал крепить узы родства не часто. Великий режиссер. Известность плюс занятость. Гениальные идеи, битвы за бюджет, поиски сценария, кинопробы… В общем, получалось примерно раз в год.

Мама и папа готовились неделю: закупали продукты, чистили хрусталь и кастрюли, стирали шторы и мыли окна, крахмалили скатерть. Мама делала прическу, папа стригся и немножко злился.