Книга Против часовой стрелки - Елена Катишонок

И правда, что? Дети, слава Богу, выросли: дочка окончила университет, Юраша женат; ей самой только что исполнился пятьдесят один год, а на трюмо в прихожей шляпа и кашне. Тоня несколько раз пыталась убрать, переложить в шкаф хотя бы… Становилось еще хуже: берешь в руки — и сразу обволакивает привычный, чуть тревожный запах врачебного кабинета, и другой: родной, чистый запах волос и любимого мыла… одеколоном Федя не пользовался.

Как жить, сестра?!

Работать, решила Ира. Иди работать. И люди вокруг, и пенсия какая-никакая будет. Не заметишь, как время пролетит.

Легко сказать — иди работать.

Куда, как, если никогда в жизни работать не приходилось, а единственное ремесло — художественная штопка — изредка было такой мизерной подработкой, что и называться работой не могло, тем более что выполнялось для своих или знакомых как маленькое одолжение, в ответ на какую-то любезность той или иной важности? Да и была художественная штопка потребна в добрые старые времена, когда отцовские твидовые пиджаки и пальто из ратина перешивались детям, а не делались кормушками для моли. А теперь на дворе 62-й год, лавсаны-капроны, все глаза проглядишь, пока петлю на чулке поймаешь.

Куда — работать?!

Все равно куда. Вон, посмотри вечернюю газету: «требуется» да «требуется». Главное, чтоб люди вокруг были.

Как это — «все равно куда»? На завод, что ли? К станку? — Спасибо, сестра!

Теперь Тоня стояла в эркере, одной рукой опираясь в оконный переплет, другой вытирая мелкие частые слезы.

Нет, настойчиво продолжала Ира, на завод пусть молодежь идет. Другое что-то. Давай газету посмотрим. Есть у тебя?

Ежедневная вечерняя газета была в каждом доме, могла б и не спрашивать. Ее называли «городской сплетницей», но без злобы, а добродушно. Торопливо отделавшись на первой странице передовой статьей, пересаженной, как кусок дерна, из центральной прессы, газета посвящала остальные семь страниц Городу и только Городу. Строительство спортивного манежа — очистка дренажных стоков — позор безбилетникам — как исполком готовится к весне? — добровольные народные дружины в действии — письма наших читателей — фельетон, желчность которого тут же возмещалась лирической фотографией малышей, барахтающихся в снегу, — и объявления, где колонки столбиков: «требуется», «требуется», «требуется».

— Ищи работу, иначе будешь сидеть дома и злобиться, — сестра кивнула на соседнюю комнату, где водворился источник Тониного раздражения, молодая невестка.

Кому невестка, а Юраше — любимая жена. И Тоня, несмотря на свой практичный, трезвый ум, не могла этого принять. Нехороша была невестка, как ни посмотри; правда, и смотрела очень пристально. Со стороны взглянуть — пухленькая, щечки в ямочках, черные волосы причесаны в другую сторону — «начес» называется, — глазки черные поблескивают, и Юрашу зовет Жориком, точно таксу. Места в повествовании займет немного, так что имени можно и не упоминать, но для порядка — Зоя. Рассказывая о невестке, Тоня иначе как Зойкой ее не именовала, в то время как сын звал Зайкой и Заинькой.

Нет, молодая жена ничем не походила на нежного пугливого зверька, который ассоциировался с Пасхой и русскими сказками, где хитрая Лиса Патрикеевна постоянно строит ему козни. Пухлые щечки и округлость форм не имели ничего общего с серым заинькой: Зоя была бронирована и неуязвима. Если уж искать параллели в животном мире, то блестящие черные глазки, твердые глянцевые ногти и лакированный панцирь прически роднили ее с насекомым. Небольшой такой жучок, мирно ползущий по своим делам, вдруг растопыривает крылья, садится тебе на голову, и чего ждать, неизвестно: то ли пошевелит усиками и полетит дальше, то ли укусит.

Тоня чувствовала: укусит. Чтобы предотвратить грядущий укус, с самого начала твердо дала понять, кто хозяин в квартире. Вернее, хозяйка.

Насекомая невестка так же твердо дала понять, что ей плевать на это. Что и доказала многократно и убедительно на кухне и в ванной с такой первозданной уверенностью в своей правоте, что слово «наглость» блекло. Да и то: еще в Библии сказано, что сначала Бог сотворил гадов земных и только на следующий день — человека. А день у Бога немереный: наука обнаружила, что подотряд насекомых жил на Земле 300 миллионов лет назад, тогда как человек появился только 300 тысяч лет назад… Так кто здесь хозяин, спрашивается?

У невестки и вопроса не было.

Если Тоня досаждала замечаниями, та лениво поворачивалась к мужу: «Жорик, скажи ей», — и удалялась, ни одной ресничкой не выказав волнения. Юраша молчал под всплесками материнского красноречия, ерошил волосы.

Молчала и сестра, когда Тоня с горечью раскручивала подробности кухонных столкновений.

— Почему, скажи, у нас такого не было? — возмущалась она. — На что Пава змея, а мамаша любила ее; почему?..

— Жили отдельно, вот почему. Все дело в квартире. Они стоят на очереди?

— Какая очередь! — только и успела произнести Тоня, как снова потекли слезы. — Никуда она не собирается уходить, ей тут нравится. Феди больше нет, Царствие ему Небесное; теперь она ждет, когда я помру.

С такой горечью были сказаны эти слова, что не поверить было невозможно.

Ирина никак не оценивала Тонину невестку, а рассуждала просто: если она хороша для сына, должна быть хороша и для матери. Но разве сестру убедишь?..

— Тем более иди работать. Да и жить на что-то надо. Ищи; я зайду на днях.

Строго говоря, нужды Тоня никогда не знала, и понятие «на что жить» у сестер имело совершенно разный смысл. Так было раньше.

А теперь?

Теперь, когда не стало единственного кормильца?..

В окно она видела, как Ирина пересекла улицу, но на остановке задерживаться не стала, а пошла в сторону Церковной, ныне Карла Маркса. Почти всегда пешком ходит, а ведь инфаркт перенесла. В этом месте сестра тут же была забыта, потому что оконное стекло расплавилось в кисель, а фигурки прохожих поплыли и смазались. Носовой платок и так мокрый, хоть выжми — надо идти в спальню за свежим, а на трюмо лежит Федина шляпа, и нет сил ее убрать.

Сестра права: дома оставаться нельзя.

Ни голод, ни нужда не грозили даже без Феденькиных заработков: у Тони были сбережения, и не только на черный, но и на дни всех цветов радуги; были облигации займов, была сберкнижка… Одним словом, с протянутой рукой стоять бы не пришлось. Но терзаться каждый день, что муж не придет с работы, не придет уже никогда, но зато придет, да еще дверью хлопнет, эта… жужелица — Тоня невольно взглянула на дверь — и так каждый Божий день…

Слуга покорный. Никакие облигации не помогут.

Раздраженно пролистала несколько газет и убедилась еще раз: Ирка — простофиля. В приличное место никого «с улицы» не возьмут, а идти куда попало тоже не резон. Решительно достала записную книжку и села к телефону.

Аллочка из бакалеи. Милейшая Аллочка, но она здесь ни при чем. Ей надо звонить, когда нужен дефицитный шоколад или растворимый кофе. Вольдемар Янович… Какой Вольдемар Янович? Ах, да: обои предлагал, прямо с базы. Федя мост ему переделал, и он перестал шепелявить. Да при чем тут обои, какой мост… Дитрих Францевич, репетитор по немецкому языку, — мимо. Дора Яковлевна, из детской поликлиники… Зоя, массаж… От ненавистного имени передернуло. У меня тут своя Зоя. Дальше, дальше… Касперович — аптека на Столбовой; Касперович развелся — о здоровье жены не спрашивать; пожалуй, аптека пока без надобности, Касперовича побережем. Нина Альфредовна… Стареет; совсем одна, после смерти мужа — и еле успела захлопнуть книжечку, чтобы не расплылись чернила. Хоть и с палочкой, а на похороны пришла; сколько лет просидела с Таточкой за пианино. Надо пригласить ее на чай.