Книга Письмо от русалки - Камилла Лэкберг

Сам не понимая, куда направляется, он свернул к набережной, где стояли спасательные лодки. Ноги сами несли его к Бадхольмену и вышке для прыжков в воду, силуэт которой чернел на фоне серого зимнего неба. Дул сильный ветер, и когда Кристиан ступил на каменные мостки, ведущие на маленький островок, куртка его надулась, словно парус. Между деревянными стенками, отделявшими кабинки раздевалок, царило затишье, но едва он сделал шаг в сторону вышки, как ветер снова задул во всю мощь. Он стоял неподвижно, покачиваясь на ветру, и, задрав голову, смотрел на вышку. Ее нельзя было назвать красивой, однако выглядела она очень уместно. С верхней площадки открывался вид на всю Фьельбаку и выход в открытое море. А Фьельбака не утратила своего очарования. Как пожилая дама, видавшая лучшие времена и не стеснявшаяся того, что по ней это заметно.

Поколебавшись с минуту, он шагнул на первую ступеньку, держась холодными руками за перила. Вышка заскрипела в знак протеста. Летом по ней носились вверх-вниз толпы подростков, но сейчас ветер накренил ее с такой силой, что Кристиан не знал, выдержит ли она его вес. Но это не имело значения — он должен подняться наверх.

Кристиан преодолел еще несколько ступенек. Вышка действительно стала игрушкой ветра. Она раскачивалась из стороны в сторону, как маятник, увлекая его за собой. Однако он продолжал свой путь и через некоторое время добрался до самого верха. На мгновение закрыл глаза, уселся на верхней платформе и перевел дух. Затем открыл глаза.

Он увидел ее — в том самом голубом платье. Она танцевала с ребенком на руках, не оставляя следов на льду, — босиком, как тогда, в праздник летнего солнцестояния, но при этом совсем не мерзла. И на ребенке была лишь легкая летняя одежда, белые штанишки и футболка, но он улыбался зимнему ветру, словно ничто его не трогало.

Кристиан поднялся, не сводя с нее глаз. Ему хотелось закричать, предупредить ее. Лед был тонок, по нему нельзя было ходить, не то что танцевать. Он видел трещины, черную воду в них. А она все танцевала с ребенком на руках, и платье обвивалось вокруг ее ног. Она засмеялась и помахала ему рукой. Он отчетливо видел ее лицо в обрамлении темных волос.

Вышка раскачивалась, но Кристиан стоял в полный рост, балансируя руками. Он пытался закричать, но из его горла вырывались лишь сухие слабые звуки. Потом он увидел Ее. Белая, мокрая рука высунулась из воды, пытаясь ухватить за ноги ту, которая танцевала на льду, вцепиться в ее платье, утащить ее на дно. Он увидел Русалку. Ее белое лицо, приближающееся к женщине и ребенку — тем, кого он любил больше всего на свете.

Но женщина не видела Ее. Она продолжала танцевать, держа ребенка за руку, ее ноги легко передвигались по льду, иногда в нескольких миллиметрах от белой руки, пытающейся схватить ее.

В голове у него словно вспыхнула молния. Поделать он ничего не мог, стоял, ощущая свою полную беспомощность. Кристиан заткнул руками уши и закрыл глаза. И тут крик вырвался наружу — резкий и звучный, он разнесся надо льдом, отдаваясь от скалистых берегов, разрывая старые раны в груди. Он замолчал и осторожно отнял ладони от ушей. Потом открыл глаза. Женщина и ребенок исчезли. Но теперь он все понял. Русалка не остановится, пока не отнимет у него все, что ему дорого.

~~~

Она по-прежнему требовала внимания. Мать часами занималась с ней, сгибала ей суставы, показывала картинки, делала упражнения под музыку. Осознав, что с Алисой что-то не так, она энергично взялась за дело.

Но он больше не сердился. Не испытывал ненависти к сестре за все то время, что она отнимала у матери. Ибо выражение триумфа в ее глазах исчезло. Она была тихая и спокойная. Часами могла сидеть в уголке, возясь с игрушками, повторяя одни и те же движения, а порой смотрела в окно или прямо в стену, разглядывая нечто, известное лишь ей одной.

Она осваивала новое. Научилась сидеть, потом ползать, затем ходить — как и все другие дети. Но у Алисы на это уходило куда больше времени.

Время от времени его глаза встречались поверх ее головы с глазами отца. На краткое мгновение пересекались их взгляды, и он видел в глазах отца нечто, чего не мог истолковать. Но он понимал, что отец следит за ним, охраняет Алису. Ему хотелось сказать отцу, что это не нужно. Зачем бы он стал делать ей что-то плохое? Теперь она стала такая тихая.

Он не любил ее. Он любил только мать. Но к Алисе он теперь относился спокойно. Она стала частью его мира, маленьким клочком реальности — как телевизор с его голосами или кровать, в которую он забирался вечером, или шуршание газет, которые читал отец. Она была такой же частью жизни и так же мало значила в ней.

Зато Алиса обожала его. Этого он совсем не понимал. Почему она сделала объектом обожания его, а не их прекрасную мать? Ее лицо освещалось, когда она видела его, и только навстречу ему она протягивала руки, разрешая себя поднять и обнять. В остальном Алиса не любила, когда к ней прикасались. Обычно она вздрагивала и вырывалась, когда мать брала ее на руки и хотела приласкать ее. Этого он тоже не понимал. Если бы мать пожелала прикоснуться к нему, приласкать его вот так, он упал бы в ее объятия, закрыл глаза и пожелал бы остаться так навсегда.

Безграничная любовь Алисы сбивала его с толку. Однако она давала ему определенное удовлетворение — хотя бы кто-то его любит. Иногда он подвергал ее любовь испытанию. В те нечастые моменты, когда отец не следил за ними, уходя в туалет или за чем-нибудь на кухню, он обычно проверял, насколько далеко простирается ее любовь. Чему можно подвергнуть ее, прежде чем свет в ее глазах угаснет. Иногда он щипал ее, иногда дергал за волосы. Один раз осторожно стащил с нее ботинок и царапнул по подошве ноги ножиком, который нашел на улице и с тех пор всегда носил с собой.

Не то чтобы ему нравилось делать ей больно — просто он уже знал, какой поверхностной бывает любовь, как легко она испаряется. К его бесконечному восторгу, Алиса не плакала и даже не смотрела на него с упреком. Она просто терпела. Сидела молча, с нежностью глядя на него.

Никто не заметил новых синяков и царапин на ее теле. Она все время ударялась и падала, натыкалась на предметы и ранилась. Казалось, она движется, как в замедленном кино — реагирует только тогда, когда что-то уже случилось. Но и тут она никогда не плакала.

По ее внешнему виду было незаметно, что с ней что-то не так. Даже он вынужден был признать, что она похожа на маленького ангелочка. Когда мать шла на прогулку с Алисой в коляске, из которой та уже на самом деле выросла, но в которой ее по-прежнему возили, потому что она так плохо и медленно ходила, — прохожие разражались восхищенными возгласами.

— Какой чудесный ребенок! — щебетали они, наклоняясь к ней, глядели на нее голодными глазами, словно надеясь впитать в себя ее красоту. В этот момент он обычно переводил взгляд на мать, лицо которой на мгновение озарялось гордостью. Она выпрямляла спину и кивала незнакомцам.

Очарование обычно длилось недолго. Алиса начинала неуклюже тянуться к поклонникам и пыталась что-то сказать, но слова звучали неразборчиво, и струнка слюны вытекала изо рта. Прохожие пятились. Смотрели на мать сначала с ужасом, потом с сочувствием — и гордость в ее глазах мгновенно гасла.