Книга В оковах льда - Карен Мари Монинг

«Свобода пугает тебя, потому что ты никогда себе ее не позволяла, — сказал вчера Круус в моем сне. — Я не единственный здесь в клетке. Стыд, который ты испытываешь, связан не со мной, а с твоим знанием о том, что ты тоже находишься в клетке, которую создала для себя сама. Ты с детства чувствовала темнейшие эмоции других людей, ты знаешь, какие монстры таятся в них, и ты перепутала свои страсти с чужими чудовищами. Они не одинаковы, любимая моя Кэт. Они не одно и то же».

Он говорит, что я подавляю страсть. Что я не позволяю себе почувствовать ее. Он говорит, что моя любовь к Шону — это ложь. Что я ищу комфорта и безопасности и не знаю, что такое любовь. Он говорит, что я выбрала Шона потому, что он тоже не чувствует страсти. Он говорит, что мы бежим друг к другу не по любви, мы пытаемся сбежать друг к другу от страха. «Отпусти себя на свободу, — говорит он. — Приди ко мне. Выбери меня».

Боже, помоги мне. Я иду долиной смертной тени, и мне нужен твой путеводный свет.

Я разжимаю пальцы и пячусь. Я никогда больше не должна сюда приходить.

Я построю в сознании баррикаду из ментальных фокусов, как делала, когда была моложе и мне нужно было защититься от диких, болезненных эмоций моей семьи.

Внезапно я слышу тихий шум, такой тихий, что едва не упускаю его. Я не хочу оборачиваться. После этого заставить себя уйти будет почти невозможно.

Но все же я оборачиваюсь. Я здесь Грандмистрисс. Пещерная комната, освещенная факелами на стенах, кажется пустой. В ней нет ничего, кроме каменной плиты, клетки с Круусом и меня. Если здесь есть кто-то другой, то он либо за плитой, либо по ту сторону клетки. Прячется. Таится. Ждет, когда я уйду. Я отрываю взгляд от замороженного принца и спокойно обхожу по периметру его клетку, высоко подняв голову и расправив плечи.

Я заворачиваю за угол.

— Марджери, — говорю я. Она стоит прямо напротив того места, где несколько секунд назад стояла я. Не издай она того звука, я бы о ней не узнала.

— Кэт.

Враждебность накатывает на меня горячими волнами. Эмоции других людей для меня имеют температуру и цвет, а сильные — приобретают еще и текстуру.

Марджери покраснела, ее лихорадочно трясет, и вокруг нее образовалась сложная структура сот, в которых роятся сотни крошечных обманов и злобных обид. Я хорошо знаю обиду: это яд, который ты пьешь сама в надежде, что отравятся другие.

Я всю жизнь классифицирую эмоции и распределяю их по категориям. Ориентироваться в сердечных сложностях окружающих не проще, чем идти по минному полю. Есть люди, которых я с трудом выношу и стараюсь избегать. Эмоции Марджери крайне запутанны и опасны.

Интересно, если бы я могла ощутить свои эмоции, я бы тоже была горячей, красной и таскала на спине улей лжи и обид? Я не хочу лидерства! Плачет моя душа.

— Я хотела проверить, не упустили ли мы чего-то в его решетке, — говорит Марджери. — Я боюсь, что его клетка ненадежна.

— И я пришла за тем же.

— Великие умы… — Она натянуто улыбается. Ее пальцы сжаты на решетке, костяшки побелели.

Я не добавляю предложенного «мыслят одинаково», потому что это не так. Она жаждет власти. Я же стремлюсь к простоте. Из меня получилась бы хорошая жена рыбака, живущая в коттедже у моря с пятью детьми, собаками и кошками. Из нее вышел бы отличный Наполеон.

Мы настороженно друг друга разглядываем.

Он приходит к ней?

Он занимается с ней любовью?

Я не могу спросить, снится ли он ей, сны ли привели ее сюда в это холодное дождливое утро. Так это или нет, она не признается, зато потом расскажет всему аббатству о том, что сны вижу я, что я испорчена и меня нужно заменить.

Она использует против меня что угодно, только бы завладеть аббатством. В самой сердцевине моей кузины Марджери Аннабель Бин-МакЛафлин таится огромная сосущая жажда. Она жила в ней уже тогда, когда мы были еще детьми, играли вместе: Марджери ломала моим куклам ноги и воровала мои маленькие сокровища. Я никогда этого не понимала. Теперь я смотрю на ее побелевшие пальцы. Она так сжимает прутья решетки, пленившей его, словно пытается их задушить.

— Что думаешь?

Она облизывает нижнюю губу и выглядит так, словно готова заговорить, но вдруг осекается. Я жду, и миг спустя она произносит:

— Что, если Король Невидимых забрал Книгу? Я хочу сказать, забрал у Крууса, прежде чем заморозил его.

— Ты думаешь, такое возможно? — говорю я, словно это вполне логичный вопрос. Словно я не поняла сразу, что нас кормят одной и той же ложью.

Она смотрит на Крууса, затем снова на меня. Ее глаза как рекламные щиты, транслирующие все ее эмоции. Она смотрит на него с нежной, очень личной привязанностью. На меня она смотрит так, словно я ничего не способна понять — ни о ней, ни о нем, ни о мире вокруг.

«Ты не одаренная, — шипела она на меня, когда нам было по девять и она услышала, как ее родители хвалят меня за спасение семьи от предателя во времена бесконечных интриг, обманов и планов, из которых состояла наша жизнь. Мои родители часто брали меня на „деловые“ встречи в злачные места и внимательно наблюдали за тем, рядом с кем мне особенно неуютно. — Ты проклятая, испорченная, и никто никогда не полюбит тебя!»

Все прошедшие с тех пор годы я видела в ее глазах ту же злость. О да, он приходит к ней по ночам.

Я не только изменница — я дешевка. Я превращаю эту мысль в кирпич, строю из него стену вокруг сердца, скрепляю раствором и жду следующего кирпича. Он наткнется на эту стену, когда придет ко мне ночью. А мой Шон будет в постели рядом со мной.

Марджери пожимает плечами.

— Возможно, мы не знаем, что на самом деле произошло в ту ночь. Что, если король обманул нас?

— Зачем ему это делать? — спрашиваю я.

— Как я могу постичь глубину его мотивов?

Мне нужно знать, как далеко зашла ее испорченность.

— Ты думаешь, что мы должны отпустить Крууса?

Она, словно изумившись, вскидывает руку к груди.

— А ты думаешь, что мы можем? — В ее глазах появляется коварный блеск. — Ты знаешь как?

Она всегда была слабее меня. Он всего лишь добавил каплю черного в ее и без того грязную кровь.

— Я считаю, что нам нужно выяснить, как заставить созданную Королем решетку снова нормально функционировать. И считаю, что эту комнату нужно залить бетоном, активировать чары, закрыть дверь, а весь город под нашим аббатством залить свинцом.

Я почти спотыкаюсь от кипящей ярости ее эмоционального ответа, хотя губы Марджери выдают тихую милую ложь:

— Ты права, Катарина. Как всегда, как известно всем, ты права.

Я протягиваю ей руку, она берет ее, и, как в детстве, мы переплетаем пальцы. Когда мы прыгали через веревочку, она всегда делала мне подсечки. В молодости ее противоречивые эмоции были настолько сильны, что мне сложно было ее читать. Я отколола себе четыре зуба, прежде чем перестала надеяться, что в следующий раз она будет вести себя иначе.