Книга Город и рыцарство феодальной Кастилии: Сепульведа и Куэльяр в XIII — середине XIV века - Олег Валентинович Ауров

когда после взятия города прошло лишь четыре дня, было датировано подтверждение обычаев (consuetudines) Коимбры. Судя по его преамбуле, предыстория событий, обусловивших вмешательство Альфонсо VI, связана с завоеванием города войсками его отца, Фернандо I, по завершении которого заселение Коимбры и прилегавшей к ней территории христианами — выходцами из Севильи возглавил назначенный королем консул Сисенанд. Он распределил городские дома и пригородные земли между поселенцами, запретив продавать присвоенную таким образом недвижимость никому, кроме весино Коимбры. Теперь «maiores natu Colinbrie», преклонив колени у ног «императора», просили его подтвердить своей властью эту норму.

Формально ее исполнение не требовало вмешательства короля: казалось бы, уследить за тем, чтобы земельные участки в городе и его округе не приобретались чужаками, было вполне под силу самим городским властям. Однако весь текст грамоты (развернутая преамбула, униженная коленопреклоненная просьба, перечисление высокопоставленных горожан, включая Мартина Муньоса, «презеса» Коимбры, зятя и преемника первого «консула» Сисенанда) свидетельствует об обратном. Видимо, система владельческих прав, организованная после завоевания Коимбры, пришла в расстройство и не могла быть восстановлена без ссылок на авторитет короны. Поэтому Альфонсо VI подтвердил не только коимбрское «consuetudo», но и права горожан на земли, виноградники, дома, а также пригородные поселки (uillas), находившиеся у них на правах наследственных владений[662].

Замечу, что совпадение времени подтверждения коимбрских норм и взятия древней столицы христианской Испании, по образцу Константинополя официально именовавшейся в вестготскую эпоху «urbs regia», едва ли было простой случайностью, тем более что в тексте специально упоминается о «чудесном» овладении «достойнейшим всякой похвалы и прекраснейшим городом Толедо»[663]. Очевидно, перед королем встали задачи, близкие или даже аналогичные тем, какие его отец решал после взятия Коимбры.

На этот же факт указывает и другая грамота, касающаяся последствий заселения Толедо. К тому времени (март 1101 г.) после взятия города прошло около 16 лет, однако проблемы, порожденные в процессе распределения имуществ в ходе его заселения все еще не были улажены окончательно: между поселенцами продолжались споры и тяжбы из-за наследственных владений, приобретенных в городе и его округе. Для их окончательного урегулирования и было издано фуэро Толедо, 7-й параграф которого воспрещал приобретение домов и земель в городе и его округе чужаками, особенно знатными и могущественными людьми[664].

Приведенные примеры позволяют в полной мере оценить степень драматичности и сложности заселения и освоения городских и пригородных территорий в эпоху Реконкисты. Однако они приоткрывают лишь часть сложного механизма колонизации. В них, например, не упоминается и правило «года и дня», хотя исключить его действие, по меньшей мере на уровне неписаного «consuetudo», априори нельзя. Видимо, ни положения фуэро, ни грамоты XI в. в силу своих источниковедческих особенностей не способны пояснить, каким образом внешне свободные поселенцы становились зависимыми людьми. Для решения этой задачи обратимся к материалу еще более раннего времени.

3. Необходимость обращения к свидетельствам более ранних эпох для прояснения сути правила «год и день»

Завершая главу, содержание которой ставит больше вопросов, чем дает ответов, замечу, что, характеризуя систему землевладения в кастильской территориальной общине, я постарался показать, что наследственное владение выступает как основополагающая форма землевладения как в пределах консехо, так и в границах Кастильско-Леонского королевства XIII — середины XIV в. Свободный характер, свойственный сути его правовой концепции, внешне противоречит принципам организации владельческих прав в феодальный период. Вместе с тем сложно объяснить причины возникновения таких прав в результате фактического обладания в течение года и дня. Замечу, что эта норма выглядит значимым элементом правовой концепции наследственного владения. Однако источники не только XIII — середины XIV в., но и двух предшествующих столетий не позволяют выявить ее точное содержание. Видимо, она сложилась еще до указанного периода, и для прояснения ее сути следует обратиться к данным более раннего времени.

Глава 2.

Истоки и основные тенденции эволюции правовой концепции наследственного владения до середины XIV в.

1. «Ab ovo»: термин «hereditas» в римско-правовых и христианских текстах до конца V в.

Латинское слово «hereditas» [а именно к нему восходит старокастильское «heredad» (heredat)], используемое в кастильских текстах XIII — середины XIV в. для обозначения основного типа земельных владений в рамках консехо, достаточно рано, еще в эпоху античности, вошло в число основополагающих правовых понятий. Поэтому именно в римских юридических текстах следует искать объяснение той двойственности его значения (наследство и наследственное владение), на которую было указано в начале предыдущей главы.

Замечу, что в своем первом и основном смысле (т. е. «наследство», «правопреемство в наследовании») латинское слово «hereditas» относится к наиболее древнему пласту терминологии римского права. Оно фигурирует уже в «Законах XII таблиц»: свидетельства на этот счет сохранились в «Институциях» римского юриста Гая (II в.)[665]. Соответственно, связанные с ним смысловые оттенки менялись по мере эволюции римского права вообще и концепции римско-правового института наследства в частности[666]. Фундаментальность проблем, обусловленных этим институтом, предопределила особое внимание к нему римских юристов классической и постклассической эпохи, в трудах которых среди прочего отразились и различные аспекты наследственного права.

В числе авторов сочинений, прямо или косвенно затрагивавших эту тему, труды которых известны фрагментарно из «Дигест Юстиниана», назову Октавия Корнелия Сальвия Юлиана Эмилиана (ок. 100–?), уже упоминавшегося Гая, Квинта Цервидия Сцеволу (вторая половина II в.), Секста Помпония (II в.), Октавия Тидия Тоссиана Яволена Приска (79–138), Секста Цецилия Африкана (? — ранее 175), Фурия Антиана (первая половина III в.), Луция Нерация Приска (вторая половина II в.), Гая Клавдия Марцелла (рубеж II–III вв.), Клавдия Трифонина (вторая половина II — начало III в.), Домиция Ульпиана (?–228), Юлия Павла (рубеж II–III вв.), Эмилия Папиниана (?–212), Элия Флориана Геренния Модестина (? — после 244), Гермогениана (вторая половина III в.) и других[667]. По существу, перед нами — почти полный перечень наиболее выдающихся представителей римской юриспруденции. Тем более показательно то, что, разбирая различные аспекты наследственного права, никто из них не употребляет слово «hereditas» для обозначения земли как таковой или отдельной категории земельных владений[668].

Свое второе значение слово ««hereditas» обрело лишь в позднеантичную эпоху в латинских христианских текстах. Вероятно, наиболее ранним свидетельством этого стали ранние латинские переводы Священного писания, известные нам почти исключительно по цитатам в трудах христианских писателей первых веков новой эры. Наиболее распространенным старолатинским переводом являлась «Итала», созданная в римской Африке на основе латинского подстрочника греческого текста[669]. Важнейшим источником для реконструкции текста «Италы» являются сочинения уроженца Карфагена, первого известного нам христианского автора, писавшего по-латыни, — Тертуллиана (ок. 160 — после 220)[670]. Во фрагментах старолатинского