Книга Баязет - Валентин Пикуль

— Господин капитан, возле бойницы южного фаса необходимо поставить часового. Дело в том-то и в том-то…

Штоквиц послушался совета прапорщика, и Зия-Зий вскорости попалась. Двое казаков держали турчанку за руки, она змеенышем выкручивалась между ними, искусала им руки, чадра сползла с ее прекрасного юного лица.

Карабанов даже похолодел, когда увидел девушку, но Зия-Зий рванулась из казацких рук с жалобным криком, как подстреленная птица, бросилась к поручику, обняла его за колени, залопотала что-то быстро и непонятно.

— Встань, — сказал он ей.

Но Зия-Зий, не вставая с земли, целовала ему ноги, и тут Андрей увидел Аглаю: привлеченная шумом, она шла прямо к нему.

— Да встань же наконец! — крикнул поручик, отрывая от себя цепкие ручонки маленькой женщины.

До сих пор Карабанов не считал всю историю с Зия-Зий серьезной: турчанка была для него просто так — легкая страсть, забавная экзотика; но теперь, когда Аглая могла догадаться обо всем, Андрей испугался. Он схватил турчанку за руку и, не давая ей опомниться, быстро выбежал вместе с нею за ворота крепости.

— Беги! — крикнул он ей. — Беги скорее!

И Зия-Зий, прыгая среди камней, быстро исчезла где-то в темноте переулков армянского города.

— Что случилось? — спросила Аглая, когда он вернулся.

— Да чепуха, — отмахнулся Карабанов. — Просто любовные шашни нашего почтенного Исмаил-хана Нахичеванского! ..

7

— А было это, братцы, так давно, когда бабка ишо в девках бегала. Жил здесь Исайка-шах, такой сволочной мужик — ну язва просто! .. И здеся вот, значит, он имел свое жительство. А золота-то у него, самоцветов разных — уйма, сундуки целые. Пересчитает он их поутру, а вечером опять считает. И на замок печать сургучную вешает. Вроде как у нас писаря в батарее. А фонтан энтот винный был, по дворам закусок понаставлено. И кругом голые бабы менуветы танцуют.

— Постный! — крикнул Потресов. — Кончай языком трепать: на тебя глядючи, и другие ничего не делают!

Солдаты снова взялись за лопаты. Хренов, участвовавший в работах, чтобы не есть даровой каши, поплевал на руки, сказал:

— Хорошо бы и у нас на первом дворе фонтан брызгал. Эдак с утра чихирем бы, к обеду водкой, а к ночи кахетинским. Вот житуха была бы!

— Эх, дед, — возразил кто-то, — пропили бы мы тогда Баязет бусурманам… Я вот уже какую неделю о том, чтобы винцом согрешить, и не думаю. Готовлю себя! ..

…Звали этого сурового солдата Потемкиным; худущ он был от жары, будто до костей усох; глаза побелели, даже зрачков не видать; сапоги казенные бывалый вояка берег — в турецких туфлях ходил; на голове его, кое-как обхватанной ножницами, розовел грубый шрам от персидской сабли.

— Вот ты и подойди ко мне, — позвал его штабс-капитан Некрасов. — Силенка-то у тебя имеется?

— Да в субботу мяса поел, ваше благородие.

— Ну, а сегодня четверг только. Значит, сила еще должна быть.

Штабс-капитан заставил Потемкина взять одну только саблю, дал ему в руки крюк с веревкой и приказал спуститься под левый фас цитадели, почти к самому ручью. Сам забрался на крышу; его сразу же окружили любопытные.

— Пошел! — глянув на часы, крикнул Некрасов.

Солдат рванулся наверх. Хватаясь за жидкий кустарник, бежал в гору, карабкался по камням. Вот он размахнулся, но крюк лишь царапнул выступ стены. Еще один замах — и веревка, вздрагивая, натянулась: Потемкин уже взбирался кверху. Вскоре показалась его голова, на которой от напряжения шрам порозовел еще больше.

— Руку, братцы… кто-нибудь… — выхрипел он, и сабля, выскользнув из-под его локтя, звякнула где-то внизу о камни.

Потемкина вытянули на крышу. Он тяжело дышал, обливаясь потом. Костистую мужицкую грудь солдата облипала мокрая рубашка.

— Почти две минуты, — подсчитал Некрасов. — За это время, дорогой Потемкин, мы застрелили тебя уже десять раз, а потом спихнули обратно… Понял ли ты, к чему я заставил тебя проделать этот опыт?

— Здесь-то, ваше благородие, — рассудил Потемкин, — от майдана, им еще гашиша покурить надо, чтобы полезли. А вон где страх-то великий будет, эвон кому боле всех крестов да дырок достанется!

Потемкин показал на солдат батареи, под пушками которой лежал город. Дымили трубы, по крышам бродили козы, гремели медники, и один кузнец, полуголый гигант-турок, на виду у русских, ковал для боя с ними кривую луну ятагана. И майор Потресов задумался:

— А ты, брате, прав: наша батарея только отсюда и может работать. Но посмотри-ка! Нас подобьют, чего доброго, и с Зангезура и с кладбища. Даже с майдана, если хорошо прицелиться… Здесь мы бессильны!

Карабанов, застав лишь конец разговора, отвел офицеров в сторону, сообщил со смехом:

— Господа, пока вы столь мудро рассуждаете об обороне, в крепости произошло два удивительных события: барон Клюгенау, кажется, влюбился, а Исмаил-хан побрил себе голову.

Действительно, следуя совету Мусы-паши Кундухова, полковник Исмаил-хан Нахичеванский велел денщику побрить свой сиятельный череп. Он еще вчера объявил Пацевичу, что давно не молился, и теперь, притворяясь дервишем, распевал премудрые «зикры». Со стороны казалось, что хана не касается уже ничто земное, он весь в молитве и смирении, но, рапортуясь больным, подполковник приобретал тем самым право иметь с офицерского стола отдельное блюдо — суп из курицы.

Новость относительно Исмаил-хана мало кого заинтересовала, но сообщение о том, что Клюгенау влюбился, офицеров развеселило.

— Может, барон продал последнее, что у него осталось, — свой титул, и подкупил какого-нибудь евнуха, чтобы ходить в гарем.

Ибо я, — сказал Некрасов, — знаю только одну женщину в гарнизоне, но она ведет себя столь строго, что ни одни мужчина не посмеет к ней подступиться.

«Знал бы ты ее! » — самодовольно подумал Андрей и ответил без улыбки, с уважением:

— Да, госпожа Хвощинская — женщина отменной нравственности. Если бы все были, как она!

Прибежал взволнованный Евдокимов:

— Господа, полковник Пацевич… там случилась какая-то неприятность… просит офицеров к себе.

Да, случилась неприятность: у одного турка пропал буйвол, и он пришел с жалобой к коменданту крепости. «Ваши солдаты, — доказывал он,

— украли моего буйвола». И когда офицеры собрались, Пацевич, уже взбешенный, бегал по комнате из угла в угол, а турок, расставив ноги в ярко-желтых шароварах, сидел по европейски на стуле и сосал глиняную трубку; Карабанов обратил внимание, что медные пуговицы на его жилете были спороты с шинелей русских гренадер.

— Итак, господа, — с места в карьер сорвался Пацевич, — вот у этого жителя наши солдаты украли его вола! Прошу немедля дать ответ, кто в этом виновен?

Офицеры молчали.