Книга Рассказ инквизитора, или Трое удивительных детей и их святая собака - Адам Гидвиц

– Я готов обратиться! Как думаешь, сойду я за еврея?

Затем толпа стихла. Все вытянули шеи, чтобы посмотреть, кто из евреев выйдет, согласившись принять предложение короля.

Всего несколько дней назад Вильям и Жанна стали бы умолять Якоба принять Христову веру и спасти свою душу от проклятия. Теперь у них зародились сомнения. Ведь если Господь спасет их собственные души, то, конечно, он спасет и душу Якоба. Какая меж ними разница, кроме языка, на котором они возносят молитвы? А сама идея обратиться здесь, на мосту – ради денег? Это означало бы пасть низко, очень низко – все равно что быть публично высеченным. Что ты за еврей, если твоя вера может быть продана и куплена?

Толпа молча ждала. Теплый ветерок гулял над Сеной. И никто не вышел.

Наконец Луи махнул рукой глашатаю.

– Слушайте все! Заблуждения евреев будут преданы очищающему огню, каковой Французское королевство…

– Стойте! – Голос был могучий, словно соборный колокол.

И опять:

– Стойте!

Микеланджело ди Болонья пробивался сквозь толпу на северной стороне моста, растолкав сначала дворян, потом гвардейцев. В своей развевающейся черной рясе он своими толстыми ногами карабкался на груду поленьев, на груду наваленных сверху книг, на самый верх.

– Стойте! – воскликнул он в третий раз.

По толпе точно ветерок пробежал удивленный шепот.

– Микеланджело! – воскликнул Жуанвиль. – Слезай! Не будь дураком!

– Эти книги не должно сжигать! – гулко отозвался Микеланджело. – В них заключена мудрость Бога!

Напряжение в толпе росло. Нарастало и молчание. Оно нависло над мостом, точно гребень волны.

А затем волна рухнула.

Дворяне орали на Микеланджело и грозили ему кулаками. Доминиканцы выкрикивали проклятия богохульнику-бенедиктинцу. Студенты смеялись и показывали пальцами, явно наслаждаясь зрелищем.

Жанне, Якобу и Вильяму отказали сердца и легкие. Они стояли онемевшие, бледные и бездыханные.

– Они будут сожжены! – взвизгнула Бланш Кастильская своим высоким резким голосом. – И ты сгоришь вместе с ними!

– Матушка! – воскликнул король.

Она указала на книги, сапфировое кольцо вспыхнуло в лучах утреннего солнца, и воскликнула:

– Поджигайте!

Неизвестно, кто именно подчинился ее приказу. Возможно, это был солдат. Возможно, зевака, выхвативший факел у одного из гвардейцев. Но, так или иначе, факел полетел в самую гущу книг и хвороста. Маленькие глазки Микеланджело распахнулись шире.

– Нет! – закричал Вильям. Он бросился вперед, мимо доминиканских монахов. Два гвардейца вытащили мечи, чтобы преградить ему путь. Пламя трещало и разгоралось.

– Ну же! – возопил Микеланджело. Или же он крикнул – не нужно?

Жанна и Якоб застыли, не в силах отвести взгляда. Вильям тоже – меч солдата застыл у его шеи. Но Гвенфорт рванулась вперед, мимо дворцовой гвардии, и ринулась в дым и пламя.

– Гвенфорт! – завопила Жанна.

Она бросилась за собакой, и Якоб метнулся следом.

Гвенфорт пробилась к Микеланджело меж горящих книг и пыталась утащить его за рясу, которую уже охватило пламя. А Жанну, которая пыталась прорваться на пожарище следом за Гвенфорт, солдат ухватил за плечо и развернул. Но тут же отлетел в сторону – его шлем раскололся под кулаком Вильяма. Жанна ринулась в пламя. Еще один солдат замахнулся на Вильяма мечом. Вильям заслонился рукой – и лезвие вонзилось ему в предплечье. Он взвыл от боли. Тем временем Якоб выхватил из огня столько книг, сколько мог удержать.

Мигом позже Жанна выдернула из пламени вырывающуюся и воющую Гвенфорт и потащила ее к южному берегу. Якоб побежал следом, руки его едва удерживали книги; Вильям остался стоять, одна окровавленная рука прижата к груди, кулак второй грозно занесен над головой. Все кричали и указывали на них. Один голос, высокий и пронзительный, вознесся над гулом толпы:

– Дети! Остановите детей!

Солдаты начали расталкивать толпу, но Вильям даже не видел их. Он смотрел на Микеланджело. Огромный монах упал на колени. Король в ужасе смотрел на него. Жуанвиль заслонил лицо рукой.

Рясу Микеланджело объял огонь.

Солдаты приближались. Кровь пропитала новую рубаху Вильяма. Он повернулся и побежал следом за Жанной и Якобом.

Якоб пробивался сквозь толпу, руки его были отягощены книгами, которые он отчаянно пытался не уронить.

– Эй, ты! – крикнул доминиканец и выхватил книги из рук Якоба.

– Нет! – воскликнул Якоб и потянул их на себя. Но еще один монах вцепился в них и вырвал из слабых рук мальчика. Они боролись на мостовой у начала моста, ветхая кожа лопалась, и страницы пергамента разлетались под ногами. Якоб нагнулся, чтобы подобрать их. Но Вильям, вырвавшись из кольца солдат, врезался в Якоба и потянул его за собой.

– Я уронил книги! – закричал Якоб.

– Нет времени! – крикнул в ответ Вильям.

Солдаты уже были в ярде от них, расталкивая в стороны студентов и монахов. Вильям вновь толкнул Якоба, и они сбежали с моста на грязную дорогу у южного берега. Жанна уже торопилась по узкому проулку, и Вильям потянул Якоба следом за ней. Здоровенный послушник бросил через плечо последний взгляд; Жанна и Якоб обернулись тоже. В изножье моста стоял солдат, обнажив меч и поворачиваясь то вправо, то влево. Другой, при помощи монахов, собирал то, что осталось от порванных книг, чтобы бросить их обратно в огонь. А там, в огне, – ноги глубоко ушли в груду поленьев и горящих книг, туловище скорчилось под невероятным углом – горело тело Микеланджело ди Болоньи.

– Он мертв? – говорю я. – Брат Микеланджело мертв?

– Сгорел вместе с еврейскими книгами, – ответила монашка.

Кто-то из сидящих вкруг стола охватил голову руками, кто-то потирал усталый лоб дрожащими пальцами.

– Когда состоялось сожжение? – спрашиваю я.

– Вчера, – говорит Арон, – это был день великой скорби для всех евреев.

– Всей Франции, – говорит Жером. – А теперь мой Вильям и его друзья загнаны, точно звери. Загнаны королем, его рыцарями и королевой-матерью. И все потому, что они пытались спасти несколько книг. Хотя и не сумели.

– Все потому, что они пытались спасти несколько книг, – эхом отозвался Арон.

– И это последнее, что о них известно? – спрашивает Мари монашку.

Та прикусывает ноготь и кивает.

Брат Жером встает. Он потягивается, поднимая над головой свои худые руки, и все его тощее тело, особенно белая борода, сотрясается. Затем он потирает выбритую макушку и говорит:

– Вообще-то мне давно пора быть в аббатстве Мобюиссон. Боюсь, они не впустят меня, если я настолько припоздаю.