Книга Забытый замок - Антонина Клименкова

Князь спешил не в туалет и не к тарелке, как поступил бы всякий нормальный кот. Протаранив крутым лбом дверь, юркнул в спальню хозяина.

Я оглянулась — навострив уши, на меня внимательна смотрели собаки. Псы сфинксами лежали на диване в гостиной, причем под боком у Цербера в пушистой белой шерсти устроился котенок — спавший сном младенца, разумеется.

Я нерешительно подошла к приоткрытой двери.

И Цезарь, и Цербер снова положили головы на лапы, но продолжали внимательно следить за каждым моим движением. В свете луны глаза-вишни блестели искорками, кто-то один грустно свистнул носом.

Конечно, порядочные девицы ночью к парням не врываются. Но и с трухлявой нечистью тоже не дерутся. Значит, я непорядочная и ненормальная.

Я заглянула в комнату. И чуть не споткнулась о лунную дорожку, развернувшуюся от окна белым полотном.

Энтони спал, свернувшись клубочком, не раздевшись, на неразобранной постели.

— Князь, уйди! Не мешай! — шепотом позвала я. Но кот суетливо шастал по кровати, с громким урчанием бодая хозяина в локоть. Как только этот паровоз его не разбудил!

Подойдя на цыпочках, чтоб забрать зверя, я поняла, что Князь волновался не зря.

Тони сотрясала дрожь, дыхание едва слышное, неровное. И даже в полутьме белизна лица пугала. Лихорадка? Простудился после гималайских снегов, что немудрено?

— Тони, ты чего? Тони, тебе плохо? Проснись, пожалуйста…

Я тихонько потормошила его за плечо, но ничего, безрезультатно.

В углу на тумбочке я нашла лампу, включила. Мягкий свет от оранжевого абажура отогнал лунную нереальность. Но мертвенная бледность не ушла. Он не проснулся, когда я зажгла свет, не шевельнулся, когда взяла за руку. Пальцы ледяные, на запястьях, под кольцами браслетов, размазана кровь, камни нестерпимо блестят, переливаясь алым огнем. Мокрые ресницы беспокойно трепещут, скулы перечерчивают блестящие дорожки слез. Я потрогала лоб — полное отсутствие температуры. Абсолютный лед. Значит, не простуда. Тогда что? Спросить не у кого, сегодня Вик на ночь не остался. И телефон мне не сказал. Родителям звонить не буду — за это потом он меня сам, лично убьет…

Тони глубоко вздохнул, сжал мою руку. Теперь не уйду. Но я и не собиралась. Села рядом, на край постели, леопардовым покрывалом укрыла вздрагивающие плечи. Кровати в этом доме просто королевские — прямо как в замке, и Энтони казался сейчас на этом широком ложе непривычно маленьким и беззащитным. Обычно ведь я смотрю на него снизу вверх. Смущаюсь от ледяного пламени зеленых глаз. Но сейчас пушистые ресницы чуть подрагивают во сне. Дерзкая улыбка, насмешливый изгиб бровей исчезли до утра. Кроткий и уставший ангел, просто котенок… Я осторожно убрала упавшую на лоб прядь, неправдоподобно черную на белой коже. Легкое прикосновение моей руки — и незаметное движение в ответ, теплая щека на мгновение прижалась к моей ладони. Я прислушалась. Лихорадочная дрожь ушла, дыхание стало ровней. Губы обрели цвет и были уже не так плотно сжаты. Руку мою не отпускал, держал в ладонях, переплетя пальцы с моими.

А я смотрела на него, крепко спящего, и ни о чем на думала.

Рядом на пятнистых подушках улегся успокоившийся кот. Долго устраивался, перекладываясь с боку на бок, крутясь по часовой стрелке, и наконец развернулся во всю свою длину, кверху пузом, растопырив лапы. Решил, что теперь можно и поспать.

Луна спряталась за крыши соседних домов. Лишь облака серебрились в круге перламутрового ореола.

Я закрыла глаза, и слова в моей голове сами собой стали выстраиваться, складываться в рифмы. Не было в них ни глубокого смысла, ни особого значения. Слова просто струились, легко, как дыхание.

Почеши меня за ушком,

Приласкай меня немножко.

Если хочешь, стану кошкой —

И на этой вот подушке

Я разлягусь в вольной позе, —

(как сейчас Князь. И вот ведь не свалится!)

Поцелуй меня, как розе

Целовал бутон багряный.

Хочешь, вихрем снежным стану —

Из цветов весенних вишен,

Ручейком, чей голос тонкий

Средь деревьев едва слышен,

Соловьиной песней звонкой.

Если хочешь, стану гроздью

Я рябины сладко-горькой —

Средь зимы кусочком лета.

Приласкай меня ты только…

Почеши меня за ушком,

Дай мне ласкою напиться.

Хочешь, стану нежной кошкой?

Или буду грозной львицей!

Хотя тут я себе польстила. Какая из меня львица? Так, дикий бойцовский тушканчик.

ГЛАВА 38

Теорема одеяла: сны заразны

Утро. Число не знаю, месяц не помню.

Вроде бы еще лето

Ну вот! Решила самоотверженно бодрствовать всю ночь до рассвета — и тут же упала в объятия Морфея. Хотя стыдно жаловаться, выспалась я преотлично. Пожалуй, впервые за неделю не горела в кострах инквизиции и теперь чувствую себя как никогда отдохнувшей и свежей. Впрочем, можно еще немножечко понежиться в постели…

Так. В постели? А в какой конкретно? Что-то не при — помню, чтобы вчера я возвращалась в свою постель. Чуть-чуть приоткрыв один глаз, я сквозь ресницы незаметно оценила обстановку.

Почивала я ровно поперек кровати, уютно завернувшись в пушистое леопардовое одеяло. В зашторенное окно золотистыми лучами стучалось утреннее солнышко. А голова моя неразумная-безмозговая покоилась на коленях у Энтони. Он сидел, откинувшись на высокие подушки (разумеется, тоже в хищное пятнышко), подперев голову рукой, смотрел на меня. А пальцами другой — и это я прекрасно чувствовала, — нежно перебирал мои разметавшиеся кудряшки. Какой ужас! Непричесанная, со сна я обычно выгляжу как Горгона Медуза. Боже, как неудобно… (В смысле — неудобно морально, лежать-то вполне даже удобненько и комфортненько.) От стыда и смущения я должна была, наверно, сквозь землю провалиться. Но почему-то не проваливалась, не хотелось. Совсем и нисколько. Дыркина, ты безнравственная особа.

— Венера, звезда моя утренняя, можешь не притворяться. Ты уже не спишь.

— Сплю, — пробурчала я.

— Неужели? Тогда плохая из тебя звезда.

— А из тебя — подушка!

— Почему это? Не пуховая, конечно, но смирная.

— Угу, зато с будильником, — парировала я, потягиваясь и не торопясь вставать.

Похоже, Энтони тоже никуда не спешил. И так на меня смотрит, что я невольно натянула одеяло до самого носа, опасаясь, как бы мои щеки не засветились румянцем ярче солнышка.

— Спасибо за ночь, Венера, — сказал он.

Я насторожилась. Мягкий тон и искренность в голосе несказанно изумляли. Плюс очаровательно милая улыбка — глубине моего смущения не было предела.

— А разве этой ночью между нами что-то было? — осторожно уточнила я.