Книга Курение мака - Грэм Джойс

Чарли с подозрением переводила взгляд то на меня, то на Фила:

– Вы что, оба обкурились?

– А знаешь, папа, – сказала мне Чарли этим вечером, когда мы укладывались спать и на поселок наваливался ночной холод. – Я видела такой яркий сон! Мне снился Руперт.

Мик подмигнул мне, чтобы я не проговорился.

– Какой такой Руперт? – спросил он.

– О-о, – нежно проворковала Чарли. – Это старый, потрепанный медвежонок, он у меня в детстве был. Во сне он сказал мне, что все закончится хорошо. Ты его помнишь, Фил?

Руперт, прикрепленный к стене над ее циновкой, так и висел, но она, по всей видимости, его не заметила. Или заметила, но не поверила, что видит его наяву, решила, что он ей мерещится. По крайней мере, мне так показалось.

– Руперт-страшилка, – сказал Фил.

– Это такой в синих штанах? – спросил я. – Это тот Руперт?

– Нет! В желтых, в клетчатых.

Было совершенно неважно, какого цвета штаны у медвежонка, главное – она оживилась и принялась горячо возражать мне.

– Разве? Это было так давно.

Я притворился, будто думаю о старой игрушке; всем остальным незачем было знать, что я вспоминаю сегодняшние события: стычку с Филом, историю с насильниками.

Да, насчет Фила. Я соврал, сказав, что ни разу его не ударил. На самом деле один раз это все же случилось. Тогда ему было около двенадцати. Он взял одну из моих книг и вырезал в страницах углубление для тайника. Я потребовал, чтобы он признался, но он начал отпираться, и я сильно его ударил.

О-ох.

В тот день я сказал Филу, что получил он за вранье. Но и сам соврал, дав такое объяснение. На самом деле я ударил его потому, что как раз перед этим разругался с Шейлой. Я стукнул его слишком сильно, не рассчитал. Помню, какое потрясение было написано на его лице. Можно сказать, я видел, как из него выползла какая-то тень и отвернулась от меня. Наши отношения с тех пор изменились. Он никогда уже не смотрел на меня как прежде. Долгие годы мне из-за этого было так худо, что, по-моему, я даже сам себе не признавался, что такое вообще могло случиться. Сегодняшняя ссора заставила меня и это припомнить.

К тому же я снова пришел в бешенство, как только подумал о тех, кто изнасиловал Чарли. Это была холодная ярость, такая ярость, какой я не испытывал никогда в жизни. Ярость – от которой заходилось сердце. Ярость, это ведь как радиация, она излучается из тебя, а потом оседает и начинает существовать независимо от твоего тела, по своим собственным законам. Фил не ошибся. Я собирался свести счеты с этой компанией. Просто не знал, как именно, и кровь стучала у меня в висках.

И почему эти два случая оказались связанными между собой? Надругательство над дочерью и то, как я ударил сына много лет назад? Если не считать, что и о том и о другом мне пришлось сегодня крепко подумать.

Наступила холодная ночь. Прежде чем улечься, Мик молча помахал мне и поднял свою подушку. Там у него лежал нож. Я отогнул край спального мешка и продемонстрировал ему, что точно такая же идея возникла и у меня. Мы были почти уверены, что Као и его подручные могут возыметь желание нанести нам ночью визит.

Тонкие стены из бамбука усиливали у меня ощущение опасности. Любой шорох, потрескивание или дуновение ветра вызывали тревогу, заставляя каждый раз мучительно прислушиваться. Какое-то животное рыскало вокруг хижины около часа. Я слышал, как это существо, фыркая, бродило у стен. Стояло полнолуние; яркая луна светила с небес, оказывая благотворное воздействие на млечный сок, который сочился сквозь надрезы на маковых головках; я надеялся, что, возможно, сияние луны удержит непрошеных гостей от вторжения, но все же глаз не смыкал. Копья лунного света, пробиваясь через щели между бамбуковыми жердями, покалывали меня, а я исходил лютой ненавистью при мысли о подлецах, изнасиловавших Чарли. Лежа в темноте, я сжимал рукоятку ножа, того самого, что подарил мне Кокос.

31

Как и следовало ожидать, на нас напали ночью, и я был даже рад, что это случилось. Доведенный до отчаяния, я понимал: что-то должно произойти. Внутри у меня все кипело, чувства искали выход, не находили, напряжение из-за этого росло, меня прямо распирало изнутри, как будто я сидел в батисфере на океанском дне. И когда наконец долгожданный момент настал и на крыльце послышался скрип шагов, мне сразу полегчало, я вздохнул, набрал полную грудь воздуха и заорал во все горло.

Однажды я смотрел телевизионную программу о мужьях тех женщин, которые стали жертвами насилия. Их всех терзает ярость, они так и живут под ее бременем, а выхода не находят. Ведущая программы не слишком церемонилась с собеседниками: в конце-то концов, говорила она, не вы же подверглись насилию; вместо того чтобы думать о себе, ради разнообразия подумайте о ваших женах. Она права, решил я тогда, но откуда ей знать, что на самом деле испытывает муж в иных обстоятельствах? Я знаю одно: если кто-то надругался над твоим любимым существом, тогда стремление сокрушить преступника – дело жуткое, но святое. Я не разбираюсь в религиозных тонкостях. Но мне кажется, что Бог – если он существует – простил бы мстителя. А если кто от мести откажется, того Бог, может быть, и не станет прощать.

Свинья, неторопливо рывшаяся в земле неподалеку, отыскивая корм, вдруг забеспокоилась, и я понял: кто-то пришел. Инстинктивно я поднялся на ноги. Казалось, мой дух покинул свою бренную оболочку, оставшуюся лежать на циновке. Никакого шума я не производил, но видел, как блеснули глаза у Мика. Он, как и я, не спал. Я прижал палец к губам, и Мик вытащил нож.

Я стоял бесплотной тенью, призраком в полосках лунного света, проникающего сквозь бамбуковые жерди, и прижимал к бедру холодное лезвие ножа. На меня снизошло необычное спокойствие. Вглядываясь сквозь просвет в стене, я видел человека, залитого лунным светом, видел, как он поставил ногу на ступеньку крыльца. Это был тот самый парень, которого Мик вышвырнул на улицу, в пыль. Он держал что-то в руке, но что именно, я не мог понять: то ли нож, то ли пистолет.

Фил сел, протирая глаза, и я жестом призвал его к молчанию. Боевик на крыльце медлил, прислушиваясь. И тут я понял, что у него в руке канистра с бензином. Он принялся поливать хижину горючим, собираясь нас поджечь.

Я распахнул ногой бамбуковую дверь и кинулся на крыльцо. Подняв нож, я взмахнул им над головой. Лезвие дрожало в ослепительных лунных бликах, в глазах у меня потемнело, и в тот же миг кто-то крепко саданул меня по темечку, и я, слетев с крыльца, провалился в густую непроглядную тьму.

Я очнулся глубокой ночью от невыносимой головной боли. Остальные бодрствовали при свече. Они сидели, переговариваясь шепотом, но сразу же замолчали, когда я очнулся, и странно на меня уставились.

– Что случилось? – спросил я.

– Спи, Дэнни, – ответил Мик шепотом. – Тебе приснился кошмар.

Кошмар? Я ощупал свою голову. Под глазом, похоже, к утру будет синяк.