Книга Город у эшафота. За что и как казнили в Петербурге - Дмитрий Шерих

Основной список расстрелянных — 61 человек — опубликовали в четверг 1 сентября 1921 года в «Петроградской правде». Начинался он с профессора Таганцева, завершался военным моряком Матвеем Комаровым, участвовавшим в Кронштадтском мятеже, бежавшим в Финляндию, а затем тайно перебравшимся в Петроград. Был в перечне и поэт Николай Гумилев, его фамилия значилась тридцатой по порядку: «Гумилев, Николай Степанович, 33 л., б. дворянин, филолог, поэт, чл. коллегии «Из-во Всемирной Литературы», беспартийный, б. офицер. Участник П.Б.О., активно содействовал составлению прокламаций к.-револ. содержания, обещал связать с организацией в момент восстания группу интеллигентов, которая активно примет участие в восстании, получал от организации деньги на технические надобности».

Постановление о расстреле петроградская ЧК вынесла 24 августа, сам расстрел состоялся до 1 сентября, однако дата его точно не известна. Не установлено и место казни, хотя запись в дневнике Николая Степановича Таганцева, сделанная сразу после получения известия о гибели сына, гласит довольно определенно: «Расстрел был на рассвете с 24 на 25 августа и происходил на Ириновской железной дороге, где похоронены или, вернее, брошены их тела».

Есть еще и публикация в эсеровском издании «Революционное дело», выходившем в 1922 году в Гельсингфорсе: «Расстрел был произведен на одной из станций Ириновской ж. д. Арестованных привезли на рассвете и заставили рыть яму. Когда яма была наполовину готова, приказано было всем раздеться. Начались крики, вопли о помощи.

Часть обреченных была насильно столкнута в яму и по яме была открыта стрельба. На кучу тел была загнана и остальная часть и убита тем же манером. После чего яма, где стонали живые и раненые, была засыпана землей».

Эти два свидетельства вполне перекликаются со словами Анны Ахматовой, которые годы спустя записала Лидия Чуковская: «Их расстреляли близ Бернгардовки, по Ириновской дороге. У одних знакомых была прачка, а у той дочь — следователь. Она, то есть прачка, им рассказала и даже место указала со слов дочери. Туда пошли сразу, и была видна земля, утоптанная сапогами. А я узнала через 9 лет и туда поехала. Поляна; кривая маленькая сосна; рядом другая, мощная, но с вывороченными корнями. Это и была стенка. Земля запала, понизилась, потому что там не насыпали могил. Ямы. Две братские ямы на 60 человек. Когда я туда приехала, всюду росли высокие белые цветы. Я рвала их и думала: «Другие приносят на могилу цветы, а я их с могилы срываю»».

Все эти свидетельства сходятся, по сути, в одной географической точке: Ржевский артиллерийский полигон.

Кто приводил приговор в исполнение? Знакомый нам анонимный мемуарист, чей рассказ поместили «Последние новости», отдельный абзац посвятил палачам, приводившим тогда приговоры в исполнение, в том числе и приговор, вынесенный Николаю Гумилеву: «За период кронштадтских расстрелов и Таганцевского дела приобрели известность своими расстрелами командир роты коммунаров, бывший гвардейский офицер Ал. Ал. Бозе, комендант Губчека Шестаков, бывший матрос Балтийского флота, и помощник коменданта Прус. Во время Таганцевского расстрела шестидесяти одного расстреливали первые двое. В качестве помощников Бозе и компании, на обязанности которых раздевание приговоренных, отличаются надзиратели Губчека: Балакирев, Бойцов, Серов, Бондаренко, Пу и Кокорев. Первый и последний служат в Губчека старшими надзирателями. Все они «работали» при Таганцевском деле. Следователи, назначенные Аграновым провожать арестованных по Таганцевскому заговору, были Сосновский и Якобсон. Зимою в 1921 г. расстрелы на артиллерийском полигоне Ириновской железной дороги прекратились, и арестованных стали отправлять на полигон Царского Села».

Со свидетельством современника надо не согласиться в нескольких деталях. Бозе, о бесчеловечности которого вспоминают многие мемуаристы, к царской гвардии отношения не имел, он был из латышских стрелков, звали его Ян Янович или же Иван Иванович. По воспоминаниям Александра Арнштама, очутившегося в конце 1919 года на Гороховой во владениях Бозе, расстреливал он и по месту основной работы: «Спустился в кабинет коменданта. Я обнаружил там его жену, совершенно очаровательную. Она тотчас же предложила мне чаю, папиросы: «Вы пришли к Ване (ее муж), но он ушел на охоту и должен скоро вернуться». («Идти на охоту» значило: «Он пошел в подвал расстреливать «виновных»»)…». К середине двадцатых Бозе с трудной службы в ЧК перешел на более спокойную хозяйственную работу и возглавлял под конец жизни совхоз «Красный Пограничник». Был расстрелян в Ленинграде 18 января 1938 года, отчего в публикуемых ныне списках жертв сталинских репрессий ему тоже нашлось место.

И второй момент: после зимы 1921 года расстрелы на Ржевском артиллерийском полигоне тоже случались. Есть данные, что и вторая партия приговоренных по делу ПБО была расстреляна там же, где первая. Хотя расстрелы у Царского Села в самом деле производились: есть многочисленные воспоминания очевидцев о том, как в 1921 году рядом с Казанским кладбищем были казнены моряки из числа участников Кронштадтского восстания, а ведь именно у этого кладбища располагались учебное поле, пороховые склады и стрельбище.

Исследователи террора подытожили расстрельный период 1918–1921 годов, однако вот загадка: по их данным, на Ржевском полигоне за это время были казнены и похоронены около 5 тысяч человек; та же цифра приведена и в энциклопедии «Санкт-Петербург». Однако составитель «Ленинградского мартиролога» Анатолий Разумов обнаружил в архиве ФСБ документы, согласно которым за 1918–1921 годы в Петрограде было расстреляно 2025 человек, около 60 % из которых за уголовные преступления.

Разница не просто значительная — огромная.

Под занавес этой главы — история еще одной казни, случившейся в ночь на 13 августа 1922 года, и что вполне вероятно, тоже на Ржевском полигоне. К тому лету, надо сказать, власть чувствовала себя все более уверенно, а потому смертная казнь как высшая мера наказания использовалась реже прежнего. Принятый в мае 1922 года Уголовный кодекс РСФСР оговаривал, что расстрел возможен только «по делам, находящимся в производстве военных трибуналов», и лишь «в случае, когда статьями настоящего кодекса определена высшая мера наказания». Отдельными двумя декретами ВЦИК в тот же год было установлено, что «высшая мера репрессии» не может быть применена к несовершеннолетним и к беременным женщинам.

Однако в том же году возникла новая политически острая ситуация: после издания декрета об изъятии церковных ценностей патриарх Тихон обратился с посланием «Ко всем верным чадам Российской Православной церкви», выступив против начинания властей. Начались волнения, в том числе в Петрограде.

И грянул судебный процесс. Без сомнения, власти с самого начала были нацелены на жесткий приговор, поскольку отдали дело в Революционный трибунал. Заседания проходили в нынешнем Большом зале Филармонии; подсудимые во главе митрополитом Вениамином, епископом Петроградским и Гдовским, обвинялись в том, что, «фальсифицируя канонические правила церкви, использовали религиозные предрассудки масс и пропагандировали идею сопротивления Советской власти в проведении постановления ВЦИК». Суд проигнорировал тот факт, например, что в воззвании митрополита Вениамина к петроградской пастве говорилось ясно: «Если гражданская власть, ввиду огромных размеров народного бедствия, сочтет необходимым приступить к изъятию и прочих церковных ценностей, в том числе и святынь, я и тогда призываю пастырей и паству отнестись по-христиански к происходящему в наших храмах изъятию».