Книга Узаконенная жестокость. Правда о средневековой войне - Шон Макглинн

Фульшер Шартрский пишет, что «не было нигде места, где бы сарацины могли найти спасение от крестоносцев». Те, кто забрался на крышу храма Соломона, «были убиты стрелами», а из тех, кто укрылся внутри, «около десяти тысяч были обезглавлены» (Альберт Аахенский дает более реалистичную цифру: триста человек). «Если бы вы побывали там, то ваши ноги до лодыжек были бы испачканы кровью поверженных. Выжить не позволили никому. Не щадили ни женщин, ни детей». Раймонд де Агилер восклицает, что «количество крови», которую крестоносцы «пролили в тот день, было поистине невероятным»; «повсюду на улицах можно было видеть кучи голов, рук и ног». События в Храме Раймонд выделяет как превышающие «силы всякого воображения». Он описывает, как нападающие «ехали верхом в крови, достигающей поводьев и колен».

Роберт Монах заслуживает отдельного упоминания, поскольку его отчет — кстати, наиболее отвратительный, — о первом крестовом походе оказался самым популярным в Европе, насытив аппетиты изголодавшегося по крови общества.

Ни в одной битве, — пишет он, — не выпадало столько возможностей убивать. Многие тысячи специально отобранных воинов разрубали тела от головы до живота. Те [из мусульман], кому удавалось избежать этой бойни и резни, пробивались к храму Соломона… Наших воинов охватила новая волна куража, они ворвались в храм и предали всех укрывшихся в нем позорной смерти. Пролито было так много крови, что тела сраженных перекатывались по полу в потоке крови; отрубленные руки и кисти плавали в крови и соединялись с другими телами, так что никто не мог понять, к какому трупу относится та или иная рука, оказавшаяся возле другого обезглавленного тела. Даже те из воинов, которые участвовали в избиении, едва могли вынести испарения от теплой крови. Как только они закончили эту неописуемую резню, души их смягчились; кое-кого из молодых мужчин и женщин они оставили в живых, чтобы сделать своими слугами.

Описывая убийства в храме Соломона на следующий день, Роберт Монах проявляет свой садистский юмор: «Наверх забралось большое число турок, все они были бы рады сбежать и даже улетели бы, если бы у них выросли крылья. Оставив свои жалкие, никудышные жизни, они бросились вниз, обретя смерть на земле, которая дает все необходимое для поддержания жизни». И все-таки даже Роберт не утверждает, что резня носила тотальный характер: «Христиане не убивали всех, многих они пощадили, чтобы те служили им».

Наиболее очевидное расхождение с вышеупомянутыми текстами демонстрирует утверждение Фульшера Шартрского о том, что смерти были преданы все жители Иерусалима без исключения. Этот экстремальный вариант доминировал над нынешними представлениями о масштабах резни. Ибн аль-Асир считал, что в Иерусалиме было убито семьдесят тысяч; один из современных историков ограничил это число между двадцатью и тридцатью тысячами, которое все равно чересчур велико. Перед осадой многие граждане бежали из города, а гарнизон опытных воинов был невелик. Очевидцы несколько смягчают масштабы бедствия: Ибн аль-Асир допускает, что убиты были только мужчины, а женщин и детей забрали в плен, и что крестоносцы выполнили обещание пощадить часть гарнизона, а многие выжившие мусульмане оказались потом в Дамаске. Иудейский источник утверждает, что пленников захватили так много, что пришлось даже снизить размер выкупа.

С учетом таких оговорок ясно, что в Иерусалиме все же происходили сцены широкомасштабной резни. Вообще, штурм являлся ожесточенной кульминацией любой осады. И хотя захват Иерусалима произошел довольно быстро, он пришелся на конец похода, продолжавшегося почти три года, и был полон трудностей и лишений, которые по тяжести не уступали суровым условиям европейских войн. Неизменно присутствовал страх перед странным и незнакомым противником; болезни наносили крестоносному воинству урон не меньший, чем сражения, мучительный голод (который в ряде случаев приводил даже к каннибализму, и о чем не раз твердили хронисты), нестерпимая жажда, которая, по словам очевидца, погубила жизни сотен крестоносцев. Иерусалим давал шанс как-то компенсировать эти лишения и муки путем достижения конечной и главной цели Крестового похода. Необходимость возмездия доминировала в сердцах участников похода, к концу которого численность активного войска едва превышала десять тысяч человек. Уровень потерь крестоносцев от различных факторов за трехлетний период доходил до семидесяти процентов. Роберт Монах считает, что ко времени осады Иерусалима герцог Готфрид Бульонский уже потерял интерес к военной добыче, «вместо этого, как вождь франков, он отчаянно стремился к тому, чтобы враг заплатил сполна за кровь служителей Божьих, пролитую за Иерусалим, и желал мести за оскорбления, чинимые паломникам».

Обуянные жаждой крови крестоносцы были переполнены стремлением убивать своих врагов. Но не только уничтожение и месть занимали их во время штурма: все стремились к военной добыче, к практичному и материальному вознаграждению (в дополнение к духовной награде), к денежной компенсации своих страданий, к возможности наконец-то извлечь какую-то прибыль. В «Деяниях франков» описывается, как «войско наводнило город, захватывая золото и серебро, лошадей и мулов и дома, наполненные разным добром». Фульшер Шартрский подробно рассказывает: «После этого побоища крестоносцы ворвались в дома горожан, забрав все, что могли там найти. Кто бы ни вошел в дом первым, тому этот дом и доставался. Поскольку все договорились о соблюдении такого правила, многие бедняки обогатились».

Истребление жителей устраняло препятствия для грабежа: не было ни протестов, ни физических попыток остановить воинов. Никто потом, когда пыль сражения уляжется, уже не сможет пожаловаться или затребовать обратно свое добро. Фульшер приводит еще одно объяснение того, почему убийства способствовали погоне за добычей:

Странно и необычно было наблюдать, как наши рыцари и более бедные воины вспарывали животы мертвых сарацин, чтобы извлечь из их внутренностей византины [золотые монеты], которые те бессовестно проглотили, когда были еще живы. Спустя несколько дней образовалась огромная куча из выпотрошенных тел, и они сожгли ее до углей, и среди углей золото было отыскать еще проще.

Как и в случае с местью, взаимосвязь между совершаемыми зверствами и финансовой выгодой весьма и весьма велика. Годом раньше, после захвата Маррата, крестоносцы из бедных сословий пытали и убивали пленников, чтобы навести ужас на их товарищей и чтобы те рассказали, где спрятаны ценности (вопрос об изнасилованиях хронистами не освещен, но нетрудно предположить ситуации, в которых челны семей также безжалостно уничтожались, если они вмешивались или просто молили не прикасаться к супруге, дочери или матери).

Разорение Иерусалима выделяется само по себе не устроенной там резней — Антиохия и Маррат испытали совершенно аналогичную участь, — а тем, что это массовое убийство произошло в наиболее почитаемом христианами городе (на средневековых картах его помещали в центре мира), считавшемся священным еще для двух великих монотеистических религий. Летописцы отмечают этот заметный факт и, будучи лицами духовными, значительно преувеличивают религиозный аспект резни. Так, описание Раймондом де Агилером крестоносцев, скачущих по поводья в крови, — не что иное, как библейский намек, апокаплиптическая, пророческая ссылка на Откровение Иоанна Богослова. Пристрастие некоторых летописцев к преувеличению количества пролитой крови во время актов резни отражено в короткой, но весьма поучительной статье Дэвида Хея. Он показывает, что временная дистанция способствовала экстравагантной и кровожадной интерпретации события тем или иным автором, в то время как, руководствуясь идеологическими мотивами, летописцы вносили в свои описания еще больше крови. К актам резни не питали отвращения, наоборот, они считались предписанными свыше ритуалами очищения. В дальнейшем летописцы стремились создать впечатление, что нехристианское население истреблялось целиком, поэтому Фулыпер Шартрский пишет, как Иерусалим был восстановлен в первоначальном облике и очищен победоносным христианским воинством от скверны его варварских обитателей.