Книга Шрамы войны. Одиссея пленного солдата вермахта. 1945 - Райнхольд Браун

Нам попались очень милые охотники. Они тотчас нам все объяснили. Но при этом сказали еще одну вещь, очень нас заинтересовавшую.

— Mergi acolo pe drum [22], — сказали они нам и при этом сильно оживились. — Сначала идите направо, потом свернете налево, увидите маленький павильон. Остановитесь около него и позовите хозяина. Там живет немец, он вам поможет!

— Спасибо! Мы сердечно поблагодарили охотников. Мужчина хлестнул лошадь, и коляска покатилась дальше.

«Немец! — сказали они. — Здесь поблизости живет какой-то немец!» Надо ли нам туда идти? Что это за немец? Мы все еще были очень близко от города. Собственно, это была его окраина. Крестьян здесь не было. Может быть, нам не надо никуда заходить, а просто бежать подальше от этого неприветливого места, не теряя драгоценного времени? Каждая проведенная здесь минута лишь увеличивает опасность.

— Ты голоден? — спросил я Бернда. Он тотчас ответил:

— Нет. Я заранее знал его ответ.

— Но давай хотя бы взглянем на этот дом, — предложил я, и Бернд, подумав, согласился.

Во дворе дома занимался цветами пожилой человек лет шестидесяти. Это и есть тот самый немец? Путей к отступлению здесь было много, и поэтому я обратился к хозяину:

— Добрый день!

Человек удивленно посмотрел на меня и подошел к забору:

— В чем дело?

— Добрый день! — повторил я по-немецки.

— Добрый день. Вы немцы?

— Да.

— Ах! — воскликнул он и улыбнулся. Но я не понял, была ли эта улыбка проявлением радости или это была улыбка смущения и растерянности.

— Откуда вы идете? — спросил он.

— От русских.

— Как это — от русских?

Я незаметно толкнул Бернда в бок: что за простофиля? Но я не стал грубить.

— Нам удалось от них сбежать! Нам не понравилось у русских, и теперь мы идем в Германию, домой.

— Так вы что, военнопленные? Ну как можно быть таким непроходимым тупицей?

— Нет! — ответил я, пожалуй, слишком громко.

— Нет? Но как тогда прикажете вас понимать?

— Мы были военнопленными, но теперь мы свободны.

— Ах вот оно что, ха-ха!

Он захихикал, как слабоумный. Потом он принялся рассказывать, что хорошо знает Германию, потому что ходил там в школу. Он много чего рассказывал, но я уже не помню, о чем он говорил. В дом он нас не пустил. Мало того, он даже не открыл нам калитку в сад.

Из дома вышла его жена и протянула нам по сладкой лепешке. Видимо, она стояла у окна и слушала наш разговор. Эти крошечные лепешки даже не пришлось жевать. Женщина повернулась к мужу и начала возбужденно чтото ему говорить. Разговор шел по-венгерски, и мы ничего не понимали. Но никакого знания венгерского и не требовалось, чтобы понять, что речь идет о нас и что женщина в чем-то оправдывается. Это показалось нам странным, и мы поинтересовались у хозяина: может быть, ему неприятно, что мы подошли к его дому и стоим у калитки?

Он откровенно сказал:

— Да, — и принялся торопливо объясняться.

Три дня назад к нему в дом пожаловали трое русских, которые тщательно обыскали в доме каждый угол. Хозяину объяснили, что его подозревают в укрывательстве двух беглых немецких военнопленных, которые недавно вломились на расположенную недалеко лесопилку, а затем исчезли оттуда в неизвестном направлении. (По поводу того, что мы «вломились» на лесопилку, мы с Брендом позже много смеялись.) Эти два сбежавших немца, объяснили хозяину русские, не просто обычные солдаты. Один из них инженер, а второй — глазной врач! Черт возьми! Только теперь мы поняли, откуда растут ноги у этой истории. Болтовня Шиньи каким-то образом дошла до русских, а те в свою очередь поставили об этом в известность службу розыска, которая принялась искать беглецов у немцев и людей, говорящих по-немецки. Разве нам не повезло, что мы так вовремя покинули дом Шиньи? Спасибо вшам! Да, каждая медаль имеет две стороны. Странные фигуры выписывает порой судьба. Что сделали русские Шинье? Что с ним? Мы не осмелились об этом спросить. Благодаря чистой случайности мы узнали об этом и теперь поняли, что должны соблюдать чрезвычайную осторожность. Мы ни словом не намекнули перепуганному человеку, что разыскиваемые стоят перед ним собственной персоной. Мы торопливо распрощались и, к его невероятному облегчению, быстро ушли. Мы и сами понимали, в какое неприятное положение мы его поставили. Мы сошли с дороги и бегом углубились в лесную чащу. Прочь от города! Прочь, прочь! Мы выбросили из головы всякие мысли об обходных путях и потерянном времени. Какие же мы неосмотрительные! Какие же мы слабоумные дураки! Как мы вообще смогли забрести в город, да еще по собственной воле? Как же быстро забыли мы собственные заповеди! Единственное подходящее для нас место, место нашей свободы — это густой молчаливый лес, где можно идти часами, прежде чем встретишь хотя бы одного человека. Мы отважно шли по лугам и полям, а вечером на всякий случай обошли стороной какую-то тихую деревню. Что мы себе позволили? Но, собственно, ничего страшного с нами не случилось, и мы с открытыми глазами продолжали идти навстречу своей судьбе. Мы, кашляя и задыхаясь, продолжали подниматься все выше и выше, спеша уйти от городской суеты и опасностей. Мы шли без отдыха, ни на минуту не давая себе расслабиться. Наши легкие были готовы лопнуть, разорваться от напряжения. Но подъем и не думал заканчиваться. Бернд упал и сказал, что не может идти дальше. Я наорал на него, он поднялся, и мы снова поплелись вверх. От наших потных тел поднимался пар, в глотках пересохло, как в растрескавшейся каменистой пустыне. Нигде ни родничка! Мы зло и упорно, невзирая на жажду и усталость, продолжали карабкаться вверх. Наконец, Бернд действительно скис.

— Стой! — крикнул он. — Стой!

Совершенно обессилев, он упал на землю и сбросил опинчи. Ноги его распухли, открывшиеся волдыри кровоточили. Что делать, ведь нам нельзя останавливаться! Мы должны, обязаны добраться до вершины горы! Мой товарищ преодолел боль и усталость, встал, и мы двинулись дальше. Мы не могли позволить себе отдых, мы должны как можно скорее перебраться через гору между собой и городом. Я никогда в жизни не забуду это безжалостное восхождение. Нами овладело сладострастное упрямство, мы были оглушены собственной волей.

На хребте до сих пор тонким белым покрывалом лежал снег. Мы бросились к нему, упали на него ничком, прижались к нему разгоряченными лицами. Мы лежали неподвижно, благодаря Бога за дарованную нам свободу.

Потом мы поднялись и зашагали дальше. Был уже вечер, когда мы спустились в долину. Теперь гора отделяла нас от города. Смертельно уставшие, мы без сил рухнули на землю у костра одинокого пастуха, который пас свое стадо под бескрайним небом. Да благословит Бог этого человека и его овец.

Лозунгом следующего дня стал марш на Засс-Реген, один из городов Семиградья, или, как называют эту область румыны, Трансильвании. О Семиградье мы слышали еще в школе. В городе мы вполне могли бы встретить немало немцев. Но нам было ясно, что город мы обойдем десятой дорогой. На это нам потребуется не менее двух дней. Все зависело от того, надолго ли задержит нас река Марош, или, по-румынски, Муреш.