Книга Дело Арбогаста - Томас Хетхе

На экране все еще красовались Арбогаст и Клейн под козырьком тюремных ворот. Пауль Мор испуганно подумал: неужели и я за эти года так сильно постарел? Он ведь прекрасно помнил обвиняемого совсем молодым человеком. Несмотря на поздний час, адвокат был без пальто, он стоял, перекинув через руку легкий светлый плащ. Весна, подумал Пауль Мор, как будто для осознания этого элементарного факта ему понадобилась телекартинка. Группа журналистов и просто зевак оставалась практически во тьме, прожекторы высвечивали только освобождаемого и его адвоката. Мор все же постарался вглядеться и в затененные лица, на какой-то миг ему показалось, будто он обнаружил на экране Гезину с фотокамерой. “В гостинице, в которой доктор Клейн зарезервировал для Арбогаста номер, тот первым делом заказал бифштекс и чашку кофе. О своих дальнейших планах он пока распространяться не хочет. Жена развелась с ним в 1961 году”.

Пауль Мор выключил телевизор, поскольку экстренный выпуск новостей закончился, плеснул себе еще виски и уселся за работу. К этому часу Арбогаст уже оказался предоставлен самому себе, шкатулку с бильярдными шарами он водрузил на ночной столик. Чемодан со скудными пожитками (главным образом, письмами и старыми фотографиями, накопившимися у него за все эти годы) он так и не распаковал, оставив в маленьком холле гостиничного номера, Чуть сдвинув занавеску на окне, Арбогаст смотрел на улицу — и никак не мог насмотреться. Благо, номер ему достался не с окнами во двор. Какое-то время он наблюдал за журналистами, занятыми демонтажем камер и прожекторов, и гул голосов у него в мозгу постепенно шел при этом на убыль. Сейчас он провожал взглядом едва ли не каждого из редких в этот час пешеходов. От крахмальной сорочки он отвык и сейчас расстегнул на вороте верхнюю пуговицу. Он пытался понять, о чем сейчас, собственно говоря, думает, но у него ничего не получалось. Он присел на кровать и провел ладонью по гладкой и прохладной поверхности черной телефонной трубки. На этот раз ему удалось преодолеть искушение позвонить. А чуть раньше он уже трижды согрешил, зазря потревожив портье.

— Извините. Нет, по оплошности. Всего хорошего. Нет, мне действительно ничего не надо.

Нужно ему было только одно — лишний раз получить подтверждение тому, что там кто-то есть. И что он сам в любой миг имеет право и возможность выйти наружу. Арбогаст раскинулся на постели и жадно вдохнул запах чистых простыней.

43

— Это Клейн звонил! — с ухмылкой объявил Фриц. — Арбогаст только что отправился спать.

Сью вопросительно посмотрела на мужа.

— Он определен в гостиницу “Пальменгартен”, только что они вместе поужинали. Клейн говорит, что Арбогаст буквально смотрит ему в рот. Нет-нет, именно — в рот, буквально. Он ведь долгие годы не видел, как кто-нибудь ест в его присутствии. Разговаривал он мало и почти сразу же изъявил желание остаться в одиночестве. Клейн проводил его до самого номера. Арбогаст отпер дверь очень осторожно и затем столь же осторожно запер изнутри.

Сью лежала в постели, обложившись подушками, и читала. Сейчас она оторвалась от книги.

— Я так рада, что все наконец получилось!

— Еще ничего не решено. Процесс только предстоит. Однако перспективы, как мне представляется, неплохие.

Звонок Клейна застал Сарразина в кабинете за чтением. Одет он был, как почти всегда дома, в белый бурнус с золотым кантом, приобретенный когда-то в Танжере.

— А помнишь, как мы с тобой сидели за завтраком и я рассказал тебе о Брухзале?

Сью кивнула. В спальне стало холоднее. Она медленно расстегнула на муже бурнус — все эти бесчисленные перламутровые пуговки, — а он смотрел при этом в окно, откуда пахло весенней сыростью и, пожалуй, чуть-чуть — гнилостью.

— И что ж, Клейн пожалует теперь к нам, чтобы вместе отпраздновать такое событие?

— Не думаю, — ответил Сарразин. — Во всяком случае, мы этого не обсуждали.

Ее рука скользнула ему под бурнус, поползла по животу.

— А вообще-то жаль.

44

Ганс Арбогаст позвонил и принялся ждать ответа. Посмотрел с крыльца на клумбы желтых цветов по обе стороны. Узкая улочка, застроенная полутораэтажными домами за низким забором, называлась Лупиненвег, дом номер четыре. Позвонив еще раз, он переложил чемоданчик из левой руки в правую. И чемоданчик, и адрес были у него от Ансгара Клейна. Было также договорено, что придет он в определенное время, то есть как раз сейчас. Арбогаст забеспокоился, так и не дождавшись от хозяев дома никакой реакции, и позвонил еще раз. По небу стремительно проносились мелкие весенние облачка. От их белизны и синевы неба у него все еще побаливали глаза. На крыше со скрипом вертелся флюгер. Он позвонил еще раз, вновь поменял руку с чемоданчиком, и, расслышав наконец шаги из глубины дома, поставил ногу на верхнюю ступеньку. Услышал, как проворачивается ключ в замке белой деревянной двери, увидел сестру. Оба они стояли сейчас на ступеньках — он на крыльце, а она на сходе с лестницы на второй этаж. И словно эта неловкая поза заставляла их быть внимательными и осторожными, Арбогаст не бросился обнять сестру, но лишь неловко протянул ей руку. Эльке пожала ее и пригласила его в дом. Они поднялись по скрипучей лестнице на второй этаж и вошли с площадки в маленький, почти квадратный холл, в который выходили четыре двери. Эльке, его младшая, но уже такая взрослая, сестра обернулась к Арбогасту:

— Ну же, Ганс! Наконец-то! Добро пожаловать!

Сейчас она улыбнулась, и они все же чуть было не обнялись. В последний раз они виделись шесть лет назад на материнских похоронах. Эльке все еще была незамужем. Быстрым жестом она поправила упавшую на лоб прядку волос. Ему не хотелось думать о том, почему она ни разу не побывала у него на свидании в тюрьме, даже в ходе предварительного заключения в Грангате. И так и не ответила ни на одно из писем, которые он ей поначалу писал. После его развода и смерти матери она оставалась единственным членом его семьи. Он понял, что боится: а вдруг она его ненавидит?

— Кухня, ванная, спальня, гостиная!

Показав брату расположение помещений, Эльке открыла одну из дверей и провела его в большую, из двух комнат, обставленную диваном, журнальным столиком, “стенкой” с двумя креслами, обитыми зеленым бархатом, и имеющую выход на балкон. “Стенка” переехала сюда из семейного заведения. Равно, как и пейзаж на стене над диваном. И скатерть на журнальном столике. А вот телевизора Арбогаст не обнаружил.

— Здесь я тебя положу.

Арбогаст смущенно кивнул.

— Хорошо. То есть я хочу сказать: большое спасибо.

— О чем разговор! Кофе хочешь?

Он вновь кивнул. Они попили кофе, взяв чашки из памятного ему с детства сервиза, а позже, когда начало темнеть, Эльке достала бокалы и подала пиво. Разговор не клеился, но в конце концов сестра все-таки спросила, как ему жилось в тюрьме. Но пока он подбирал нужные слова, она быстро вставила, что прежде всего ей хотелось бы узнать о ночи, проведенной в “Пальменгартене”. Арбогаст кивнул. “Пальменгартен” был лучшим отелем во всем Грангате, и в детстве они часто бродили вокруг него, порой отваживаясь пробраться в гостиничный холл. Он с удовольствием поведал ей о вкусе ресторанного бифштекса, об ощущении от сна на свежих простынях, о странном чувстве, что ты вправе открыть дверь, когда тебе заблагорассудится. Она сидела, подавшись вперед и сложив руки на коленях, — он помнил, что и раньше она внимала его рассказам именно в этой позе. Позже она подала бутерброды и открыла банку с маринованными огурцами. Когда она смеялась, он не мог отвести от нее глаз, — с такой силой всплывало в этом смехе их общее детство. Вечером она отперла подсвеченной изнутри бар в “стенке”, и они выпили ликеру. Эльке рассказала о том, как умерла мать. Покивав, он, в свою очередь, наконец, заговорил о тюрьме, описал ей свой тамошний распорядок дня и попытался объяснить, что за штука такая — жизнь в одиночной камере. Она откинулась в кресле.