Книга Московский Джокер - Александр Морозов

Болезненный любовный чад, еще более едкий от разочарования непонятной жизнью, кружил ему голову как пионеру, случайно попавшему рукой под юбку вожатой.

– Пусти, тварь! Извращенка. Небось твой индюк Воронов и не подозревает, что он у тебя всего лишь для разогрева перед встречей с Петенькой.

«Ну, когда и бить, если не сейчас, – рассудила Римма. – Он несправедлив. Он сам принимал в этом участие, а следовательно, не ему попрекать. Ну вот хотя бы за это я ему сейчас и врежу».

И она ему врезала. Она никогда не посещала никаких занятий по боевым единоборствам, поэтому и ударила бесхитростно: слабым своим женским, но злым кулачком прямо в челюсть забунтовавшего не по делу раба.

Никонов от полной неожиданности, по-смешному разинув рот, не удержал равновесия и рухнул на ковер.

Конечно, ничего серьезного с ним не произошло. Что там за удар?! И ковер под голову при падении. Да вот он уже и приподнялся на локтях. Перевернулся на бок. Вытирает тыльной стороной ладони кровь с губ.

– Знай, лярва, конец вашему господству с Викторией подходит! Ваша не пляшет, гражданин начальник. Сейчас поеду и возьму их в наручники.

– Нет. Лучше я тебя изуродую, но никуда не пущу.

– А… испугалась, что я дорожку твоему Воронову перебегу? А ведь правильно ты испугалась, так все и будет. Двух ребят по мокрому делу задержу, это как, а? Вот тогда и посмотрим, кто в замке король. А ты и твоя Валентина будете передо мной в любовном хороводе кружиться. Ну это, разумеется, только когда я буду вас вызывать.

Он встал на четвереньки и сосредоточился, чтобы рывком встать на ноги. Когда же и добивать неумного человека, как не в подобном положении?

Ударила ногой в бок. Все так же неумело и зло. Никонов утратил позицию на четвереньках и снова свалился на спину. А теперь что же? Сейчас он снова станет подниматься, но уже вдесятеро обозленный. Риммой овладело чувство, что она лечит ребенка. Уговаривает его принять микстуру. А практически это значило, что чем сильнее она ударит Никонова, тем будет полезнее для него.

Она схватила с подоконника здоровый том «Словаря криминалиста» и ударила им Никонова по голове. Разумеется, она била не по затылку и не по лицу. Специально изловчилась и дала по ушам. Сначала по одному, и голова его мотнулась слева направо, и тут же – по другому.

Он перевернулся на живот и что-то забубнил в ковер. И обхватил уши ладонями, защищая их от возможных новых ударов. Римма неправильно истолковала его движение. На секунду ей показалось, что этот его жест оскорбителен для нее и означает, что муж не желает ее слушать. Тогда она отшвырнула словарь куда подальше и принялась отдирать его ладони от ушей, визжа при этом как сумасшедшая:

– А, так ты не желаешь меня слушать? – хотя слушать, в общем-то, было и нечего, кроме самого этого повторяющегося вопроса.

Хрустели и выгибались пальцы Никонова, который был оглушен двумя ударами фолианта в твердой обложке и сопротивлялся теперь наугад. А Римма на какой-то момент почти утратила представление, что и зачем разыгрывается в этой комнате. Ей казалось, что единственная ее цель – отодрать эти руки от головы, которую они обхватили.

Наконец, убедившись, что силы ее рук для этого недостаточно, она стала наносить удары мысками своих туфель.

Потом так же внезапно опомнилась, остановилась. Прислушалась. Муж перестал бормотать. Да, он уже никому не угрожал и не порывался ехать кого-то арестовывать. Значит, если, конечно, она его не убила, он сохранен для семейной жизни.

Она обошла тело, распростертое на ковре, и вышла из спальни. Прошла по коридору до застекленной двери и открыла ее. Виктория сидела посреди веранды в лонгшезе, оплетенном золотящейся в полумраке соломкой, опустив правую руку на горлышко ее любимого крымского портвейна.

На какое-то время Римма остановилась в дверях, не переступая порог и не окликая мать. Она все еще не могла придти в себя. Не могла полностью дать себе отчет в мотивах своего поведения. Если все это, конечно, можно было назвать поведением, а не безумием чистой воды.

Но если и безумие, то не она в нем виновата. По крайней мере, не одна она. События прошедшего дня выбили из колеи и не таких зубров, как она и ее Петенька. Вон сколько их понаехало! И если они начнут драться, то в ход пойдут не кулаки и туфли.

На противоположном крыле дачи как будто хлопнула дверь. И опять сонно стрекочущая тишина летней ночи, тихонько, никому ничего не говоря, перетекающая в предрассветное стекленеющее озарение. Нет, ничего в этом мире не изменить, и никого здесь никогда не оставят в покое. До самой смерти.

И красота никого не спасет. А только будет свидетельствовать слепыми глазами беломраморных статуй о чьих-то грандиозных попытках изменить траектории планет.

– Мама, – сказала Римма, неслышно приблизившись к Виктории, – по-моему, я убила Никонова, а может и нет.

– А зачем ты это сделала? – тихим голосом спросила Виктория, даже не обернувшись на дочь.

– Он ничего не слушал. Я не могла ему ничего объяснить.

– Нет. Ты не могла этого сделать. Тебе показалось.

Послышался звук заработавшего автомобильного двигателя. Затем шум машины, выбирающейся по гравию на асфальт боковой шоссейки. Римма вбежала в спальню и увидела то, что и предчувствовала: спальня была пуста.

Минское шоссе в это интимнейшее время суток было, разумеется, пустым. Вот и ладушки. Жена отделала его, если честно говорить, со страшной силой. В таком состоянии, да еще с залитой кровью мордой, если и катиться, то именно и только по абсолютно пустынной трассе.

Зла он ни на кого не держал. Даже и страшный град ударов, который нанесла ему жена, он как-то смутно объяснял в свою, а значит, и в ее пользу. Бьет – значит любит. Развратная, смутная баба. А испугалась за него, когда он начал орать, что едет на задержание. Жаль, что не стукнула посильнее. Он потерял бы сознание, и у него было бы алиби. А если его по вине Виктории попрут из органов? Ну что ж, она баба небедная. Пока не найдет новую работу, посодержит.

Но это значит, снова ступай под каблук. Нет, этому не бывать, и все это надо переломать и выбросить. Римме уже не хватает этого и другого. И третьего. И даже всех их вместе взятых. Начала метелить. Теперь, выходит, за ней глаз да глаз. А жить когда?

Перед выездом на Минку он притормозил, больше по автоматической привычке дисциплинированного водителя, чем по необходимости. Разумеется, ни вправо, ни влево ничто не двигалось и даже не трепетало. Его поташнивало, и кружилась голова.

А может, это она только так обставила, что испугалась за него? А что у нее в голове, не говоря о том, что под юбкой? Нет, в попытке преднамеренного убийства он, конечно, Римму не заподозрит. Но что она может выкинуть, на что решиться, когда нервишки закоротят?

Много ли он вообще знает об этих людях, о своей, будем говорить прямо, новой родне? Их можно, конечно, оправдать, это ясно. Они почему-то жутко перетрухали, узнав о смерти этого своего родственничка, с какой-то театрально-маскарадной фамилией. Но Никонов здесь не при чем. Нет, господа хорошие, разбирайтесь в убийствах своих людей сами.