Книга Сокровищница ацтеков - Томас Жанвье

– Вот если бы азтланеки, – говорил Янг, – посадили меня на свой паровоз и заставили править своим поездом, то я скорехонько вывел бы их на настоящую дорогу. Странно, что только одна половина этих простофиль имеет настолько здравого смысла, чтоб раскусить, что за птица их верховный жрец. Он постоянно водил за нос своих подданных и будет делать это до конца жизни; если они настолько глупы, чтобы поверить ему, то им несдобровать. Теперь он загнан в ловушку и отлично понимает это, да и сами его противники понимают, судя по их действиям. Сначала я относился с уважением к совету, когда он так прекрасно повел дела; у них все шло, как по маслу, и они подвигались вперед на всех парусах несмотря на самое скверное топливо. Но если они хотят теперь погасить огонь, когда, напротив, его следует хорошенько разжечь, чтобы благополучно доехать до места, то я, с позволения сказать, плюю на них. Мне просто тошно смотреть, как они выдумывают разные экивоки, вместо того чтоб приняться за дело и молодецки постоять за себя в честном бою.

Фра-Антонио, по своей молчаливости, обыкновенно не вмешивавшийся в наши разговоры, отчасти удивил меня просьбой перевести ему речи Янга и Рейбёрна. Потом он немного помолчал, очевидно, погруженный в серьезные думы, и наконец спросил: сильно ли нас пугает перспектива изгнания из долины Азтлана, если совет решит принять условия верховного жреца. Не дав нам времени ответить, монах заговорил о том, что мы не успели осмотреть во всех направлениях последнюю долину, в которую спустились с заоблачной вышины и которая привела нас к загражденному проходу. Как знать… Пожалуй, из нее есть выход на свободу, и мы еще вернемся в цивилизованный мир. Но не беда, если такого выхода и не найдется; долина богата, плодородна, и в ней можно прожить до конца своих дней, не нуждаясь ни в чем. Так говорил францисканец убедительным, страстным тоном, и слова торопливо слетали с его губ:

– Неужели вам будет хуже там, чем здесь, где мы сидим, как в плену? – продолжал он. – Допустим даже, что война кончится победой нашей партии и наши союзники предоставят нам полную свободу. Что же мы тогда предпримем? Нам предстоит или остаться навсегда в долине Азтлана, или вернуться в другую долину и искать из нее выход, чтобы потом проникнуть через горы к себе домой.

Затем, опять не давая нам ответить, фра-Антонио распространился об ужасах войны и наконец напомнил смягченным тоном, что мы обязаны предотвратить такое бедствие, которое есть вместе с тем и преступление, и что для этой цели можно пожертвовать даже своими заветными надеждами и планами.

– Решительно не понимаю, к чему клонит падре! – воскликнул Янг. – Право, его что-то не разберешь.

– Он читает нам отличную проповедь, только не знаю, какую можно извлечь из нее мораль, – поддакнул товарищу и Рейбёрн.

Но между мной и фра-Антонио существовала более глубокая связь и я отлично понял смысл его слов. Меня они далее нисколько не удивили, а только подтвердили мои горькие опасения. И фра-Антонио тут же объяснил нам, что намерен делать. С трогательной печалью и нежностью уговаривал он нас не сердиться на него и последовать его искреннему совету, а именно: добровольно уйти из Азтлана тем же путем, которым мы сюда пришли, чтобы не служить больше яблоком раздора между азтланеками и дать возможность инсургентам пойти на мирное соглашение с Итцакоатлем.

– А что же будет с вами? – спросил я, чувствуя, что фра-Антонио избрал для себя совсем иную участь.

Он с минуту колебался ответить, немного изменившись в лице. Но вдруг на щеках у него заиграл непривычный румянец оживления и все черты просияли радостной, твердой решимостью. Тихим, но вместе с тем совершенно ясным и твердым голосом фра-Антонио произнес:

– А я пойду к верховному жрецу в Кулхуакан.

– Навстречу верной смерти! – воскликнул я прерывающимся голосом, и в эту минуту мне было так больно, как будто меня резали на куски.

– Скажите лучше, – отвечал фра-Антонио, – что я иду навстречу новой жизни, славной и бесконечной, где нет ни смерти, ни греха, ни печали, ни страдания!

XXVIII. Добровольная жертва

Зная решительный характер францисканца и понимая гораздо лучше своих товарищей руководившее им великодушное побуждение, я не поддержал их в попытке разубедить его. Но когда Янг с Рейбёрном увидели, что он непоколебим, и стали упрашивать его, по крайней мере, бежать вместе с нами, я присоединился к их мольбам. Но ни просьбы, ни убеждения не действовали на фра-Антонио. В самом деле, он поступал вполне логично, и мы, не соглашаясь с его взглядами, в то же время не могли не уважать их. Он говорил, что пришел сюда с единственной целью проповедовать благодатное христианское учение язычникам, которые без его проповеди коснели бы в идолопоклонстве. Поэтому наш друг не оставлял за собой права выбора, считая священным долгом исполнить взятые на себя обеты. Мы, по его словам, были свободны располагать собой, заботиться о своих выгодах и благосостоянии, а он не принадлежал себе и потому должен стремиться к единственной цели – исполнять добровольно взятую на себя миссию просвещения первобытного народа. По мнению францисканца, в случае войны, которая неизбежно разнуздывает все низкие человеческие страсти, семена веры, посеянные им, не могут дать плода; он был уверен, что они заглохнут и никогда не взойдут на кровавой ниве междоусобицы. А между тем его проповедь нашла дорогу к сердцам многих слушателей. Если удастся предотвратить войну, то несчастный народ не только будет избавлен от жестокого бедствия и преступления братоубийства, но, сверх того, останется готовым к восприятию кротких Христовых заветов любви и милосердия. Поэтому фра-Антонио охотно жертвовал жизнью, если этой ценой можно водворить мир, что, конечно, должно утвердить новообращенных в христианской вере, так как пример действует на людей сильнее всего. Да, наконец, говорил он, разве не может случиться, что Господь сохранил меня невредимым даже в стенах вражеской твердыни? Вспомним святого Януария, который был ввергнут в львиный ров, где львы не тронули его.

– И во всяком случае, каков бы ни был исход моего добровольного прибытия в Кулхуакаи, путь долга, начертанный передо мной, до того ясен, – твердо заключил монах, – что от него нет возможности уклониться. То, что я намереваюсь совершить, было совершено множеством моих собратьев в течение шести веков, с тех пор как в Ассизе был основан орден францисканцев. То же самое совершил славный первомученик Мексики святой Филипп, который проповедовал христианство среди язычников и принял мученическую кончину на кресте в Японии.

Рейбёрн далеко не был убежден подобными аргументами; однако он понял, как понимал и я, что фра-Антонио не мог рассуждать иначе со своей точки зрения. Но Янгу это было решительно недоступно и слова монаха только бесили его.

– Ужаснейшая чушь! – воскликнул он наконец вне себя от гнева. – Падре толкует о каких-то своих обязанностях к подлому сброду, который окружает верховного жреца. Что значит жизнь всех этих гадин сравнительно с его жизнью! Уж лучше ему размозжить себе голову вон о те камни, чем отдаться в руки таких чудовищ. И ведь падре отлично знает, что ему несдобровать. Я никогда не слыхал о человеке, которого пощадили львы, – верно, он странствовал со зверинцем? Но если фра-Антонио рассчитывает уцелеть в Кулхуакане, то он жестоко ошибается. О, профессор, говорю вам, мы обязаны удержать его силой. Падре спятил и за ним нужно присматривать, пока он опять обретет здравый рассудок. Я готов исполнить всякое разумное требование с его стороны, но черт меня побери, если я стану хладнокровно смотреть, как он перережет себе горло!