Книга Далекий край - Николай Задорнов

После обеда все улеглись спать.

— Ну, а сегодня ночью, — говорил дядя, — будем лучить рыбу.

Вечером Алчика спал крепко. Игтонгка проснулся и, кривляясь, плаксиво стал жаловаться, что заболел. Дядюшке самому тоже ехать не хотелось. Он пригрозил Игтонгке палкой, а сам поел сохачьей похлебки и опять улегся на черную, блестевшую при огне шкуру лося.

Стемнело, когда Чумбока, Игтонгка и Одака поднялись на лодке вверх по течению речки.

На носу лодки на шесте зажгли смолье.

Вспыхнуло высокое яркое пламя. Сквозь прозрачную, мерцающую воду широко открылось желтоватое каменистое дно.

Лодка спускалась самоплавом. Одака сидела на корме и правила. Парни стояли, держа остроги наготове.

Сонные рыбины, как коряги, стояли над камнями.

Сквозь быстро мерцающую воду казалось — они вьются на месте, как змеи.

Чумбока мгновенно ударил острогой. Железо лязгнуло о камни. Выхватив из воды острогу, он стряхнул с зубьев убитого тайменя и тотчас же снова ударил. Ударил Игтонгка, но промахнулся…

— Ан-на-на! — Сестра взяла у него острогу.

Чумбока сбросил в лодку линка. Одака с силой, по-мужски, ударила острогой и выбросила из воды щуку.

Лодка пошла быстрей.

Огонь выхватил из тьмы ржавую стену с висящими ветвями и рассыпал искры за утес.

— Кету лучить — вот хорошо! — вдруг, оборачиваясь к девушке, воскликнул Чумбо. — Где вода стоячая, она плавает, как в неводе…

— Садись! — воскликнул Игтонгка. — Сейчас провалимся!

Впереди, во тьме, загрохотал перекат.

Лодка понеслась.

Дно опускалось, но было видно ясней, чем днем. Стало глубже, под лодкой проносились завалы обросших водорослями камней и косматые зеленые коряги.

Гул невидимого водопада становился все грозней.

Течение вдруг обрушилось белой волной, лодку тряхнуло, бросило вниз, понесло еще быстрей и снова тряхнуло. Она падала вниз, как по ступеням.

На быстром ходу раздуло сноп лучин, насаженных на шест. Пламя повалило сильней. В ночной тишине сухой треск смолистых лучин подхватывало эхо, по нескольку раз повторяя его все сильней и сильней, и наконец треск отдавался в далеких горах так громко, словно там катали бревна.

Искры уносились вдаль и, угасая и шипя, сыпались на черную воду.

Над головами с шумом пронеслись плакучие ветви огромного вяза. Берег был где-то близко, но его не видели. Лодку вынесло на мель.

— О! Линок! Линок! — воскликнул Игтонгка. Черно-зеленая рыбина метнулась из-под остроги Чумбо… Парень промахнулся.

— Садись! Садись! — крикнула Одака и, ударив острогой, бросила в лодку тайменя…

Быстрое течение, звон перекатов, треск пламени, потоки искр, несущееся дно, видимое гораздо лучше, чем днем, скалы и деревья, вдруг пролетающие в отблесках огня, — это ли не раздолье! И Одака рядом! А кругом опасности, можно разбиться, налететь на корягу, на утес, на перекате можно споткнуться и упасть.

«Но я ловко берегу лодку от всех опасностей! Хорошо ей помогаю править! А какая она ловкая… Ноги крепкие, хорошо в лодке стоит… Меня на перекате посадила, а сама убила тайменя…»

Лодка быстро наполнялась рыбой. Между тем подул ветерок. Вода замерцала. Сквозь рябь ничего не стало видно.

Решили подождать. Чумбока направил лодку к берегу.

Когда нос ее зашуршал о песок, парень снял с шеста и бросил в воду обуглившиеся лучины. Он на садил на шест новый сноп лучин.

Ветер то стихал, то снова рябил воду. Чумбо сел рядом с Одакой. Она дружески положила ему руку на плечо.

— У сестры какой мальчик хороший родился, — заговорила Одака.

Игтонгка захрапел. Вокруг была глубокая тьма. Никогда еще Чумбоке не было так хорошо, как сейчас.

Он потянулся и поцеловал Одаку в щеку.

— Я на тебе жениться хочу, — зашептал он. — Буду покупать тебя у дядюшки Дохсо.

— Ах, какой грех! — ответила Одака. Она отстранилась, вытирая травой щеку. — Тебе нельзя на мне жениться. Закон рода не велит. Ты мне брат!

— Какой я тебе брат! — в досаде воскликнул Чумбо.

— Эй, Игтонгка, — сказал Чумбока, — вон там какой большой таймень в слепой рукав забежал и плещется… Или это сохатый вышел и побежал водой?

Игтонгка схватил острогу и осторожно побрел во тьму.

— Я тебя люблю… На тебе обязательно женюсь. Я уже знаю, как это сделать…

— Ой, давай скорее отсюда поедем! — забеспокоилась Одака.

Ей очень неприятны были такие разговоры. Дружить с Чумбокой открыто, работать вместе, быть у людей на глазах — все это так приятно… Но здесь, в темноте, он хочет целоваться… это и стыдно и не хорошо.

— Ведь мой дедушка твоему не брат. Чужие люди были. Нашего дедушку только называли Самарой, а ведь он совсем не Самар. Его приняли только в род Самаров. Так что я тебе не родственник. Меня напрасно братом называешь.

Во тьме что-то бултыхнулось. Видимо, Игтонгка оступился.

— Игтонгка, ты живой? — вскочил Чумбо.

Неподалеку послышалась брань Игтонгки. Чумбока опять зашептал про женитьбу.

— Нет, мне стыдно такие речи слушать, — сказала Одака.

Чумбоку она любила. Но слушать такое — грех! «Пусть говорит с отцом, а не со мной. Со мной что говорить! Даже грешно все это слушать!» — думала она.

Вернулся Игтонгка.

— Тайменя видал?

Игтонгка угрюмо молчал. Чумбо оттолкнул лодку от берега.

— Ты худо делал, — сказал он. — Когда упал — таймень испугался… Теперь не найдешь.

Вскоре вдали стал виден огонек около балагана Дохсо.

* * *

На другой день Чумбока пробовал доказать дядюшке Дохсо, что предки его не настоящие Самары, а только приняты были в род, но тот сосал жир, ел рыбу, ничего не слушал и не понимал, к чему такие разговоры.

Чумбока загрустил.

Одака присела рядом и, как бы утешая, долго и ласково смотрела на него.

— Ну ничего!.. Мы можем вместе с тобой убежать из дому, — зашептал ей парень.

— Э-э, — молвил Дохсо, глядя, как любезничают брат с сестрой, — надо бы и мне поехать к старухе… У нас есть хорошая рыба, жир, и сохатина протухла как следует… Надо угостить старуху…

Дядя велел собираться домой.

Все уселись в лодку, Чумбо греб, и гребла Одака, и оба они радовались, что так дружно плещутся их весла и они в общей работе, в ходе лодки, в шуме воды непрерывно чувствуют друг друга.

Ехали так быстро и так хорошо, что дядюшка задремал и чуть не выронил кормовое весло. Но едва оно заскользило по мозолям, как старик встрепенулся.