Книга Последняя - Александра Олайва

«Да», – думаю я. У меня такое чувство, что я действую правильно. Готова спорить, что Купер уже прошел это объявление. Может, и еще кто-то. Наверное, кто-то один. Осложнения идут тройками: любовные треугольники, третий лишний, святая троица.

Я подошла достаточно близко и могу прочесть надпись и без линзы. Помогает знание того, что там написано. Паренек по-прежнему со мной: видимо, его присутствие необходимо. А у Купера тоже будет приставучая мелюзга? Капризная белая девица? Может, тот паренек-азиат… как его звали?.. будет третьим: это будет логично – славный телегеничный набор. Или Рэнди как элемент раздражения и театральности? Вряд ли это будет еще одна женщина. Хизер не могла пройти настолько далеко, а София… Ну, София – это вариант, хоть и не очень вероятный.

Я дохожу до поваленного дерева. Стою рядом с транспарантом. Это стартовая прямая или финишная? Не знаю, но знаю, что это что-то. Я протягиваю руку. Прикосновение к дереву должно стать сигналом. К чему именно – не знаю. Звон колоколов, или фанфары, или вспышки света.

Моя рука проскальзывает в размытое пятно, находит толстую ветку.

Сирены не воют. Сигнальные ракеты не взмывают в небо. Земля не трясется. Лес не изменяется.

Во мне пульсирует разочарование. Я была так уверена в том, что этот момент важен!

Мне не впервой ошибаться.

Перелезаю через ствол, а потом вынимаю линзу и осматриваю дорогу перед нами. Паренек спрыгивает на тротуар рядом со мной.

– Ну что ж, – говорю я, – наши кишки все еще при нас.

– Ш-ш! – шепчет парнишка. Он жмется, словно воришка. – Я про такое слышал.

Я не слишком внимательно слушала его историю, но почти уверена, что тут есть противоречие.

– А мне казалось, что ты ни с кем не встречался после того, как ушел из вашей церкви. – Я говорю с нормальной громкостью, и паренек снова на меня шикает. – Ладно, – шепчу я.

– Я кое-кого встречал, в самом начале, – говорит он мне. – Но они все были больны.

Я решаю, что это допустимая поправка. Невольно заражаюсь беспокойством паренька. Мы сейчас встретим моих мародеров? Я медленно иду вперед и держу линзу в руке, на всякий случай. Пока мы идем, паренек стреляет глазами направо и налево.

Интересно, как меня сейчас изображают? Я знаю, какой была моя роль в самом начале. Я была искренняя и легкомысленная любительница животных. Вечно жизнерадостная, вечно готовая к очередному испытанию. А сейчас? Меня будут представлять рехнувшейся? Вряд ли: это роль Рэнди с его нелепым золотым крестом и историями про одержимых младенцев. Но кто бы я теперь ни была, я уже не улыбчивая и деятельная особа. Не стойкая оптимистка.

Интересно, способна ли я еще на это – быть человеком, постоянно готовым к деятельности, улыбающимся до боли в щеках? Это было утомительно: так же утомительно, как этот бесконечный поход, только иначе.

«Попробуй».

А почему бы и нет?

Я смотрю на паренька и улыбаюсь. Своим самым радостным тоном я говорю:

– А неплохая стоит погода, да?

У меня сводит живот. Жизнерадостность дается мне с настоящей болью.

Паренек смотрит на меня, подняв брови в немом вопросе: «Что, к черту, с тобой такое?» Я убираю болезненную улыбку и отвожу взгляд. А что, если я больше никогда не стану прежним человеком? Не тем преувеличенным образом, который я придумала ради шоу, но той личностью, которой была на самом деле. Личностью, которую я вырабатывала в себе с таким трудом, вырвавшись из угрюмого дома моей матери. Мне ненавистна перспектива быть всю оставшуюся жизнь такой жалкой. Нет: когда все закончится, я перестроюсь. Иначе нельзя. Муж мне поможет. Как только я снова его увижу, все это уныние исчезнет. Эти события станут именно тем, чем должны были быть: последним приключением. Интересной историей для рассказов. Мы возьмем идиотскую борзую, о которой мечтали, выбросим в мусор весь запас презервативов и увеличим нашу маленькую семью. Я это сделаю, пусть даже и не готова: ведь нельзя быть готовой ко всему, а порой, когда думаешь о трудностях, они становятся непреодолимыми, и в конце концов я же не моя мать. Скоро все трудности отойдут в прошлое достаточно далеко, и я смогу притворяться, будто тут было здорово. Или, может, беременность будет настолько ужасной, что все это по сравнению с ней покажется просто отдыхом. Я перед отъездом прочла одну книгу, судя по которой такое вполне возможно: там говорилось о геморроидальных шишках размером с виноградину и струпьях на деснах.

Может, у меня из-за этого до сих пор нет месячных?

Нет. Я не беременна. Я знаю, что не беременна. Так мое тело реагирует на физический стресс: на все эти переходы… и сколько я не ела, пока болела?

Но. А что если?

Последние месячные у меня была за неделю до отъезда на шоу. После этого мы несколько раз были близки, но всегда предохранялись. Я никогда не пила противозачаточных, секс без презервативов кажется мне почти немыслимым, но, может, что-то пошло не так. Может, спустя столько лет что-то наконец было не так.

Помню, как я боялась, что у меня во время шоу начнутся месячные. Я их ожидала со страхом: мне казалось, что оператор заснимет нечто неприличное. Как будто менструация – это нечто постыдное и вопрос выбора. И вот теперь мне хочется, чтобы она уже началась, чтобы я знала, чтобы была хоть в чем-то уверена.

Я вспоминаю ту куклу из домика. Ее осунувшееся пятнистое лицо. Ее механическое кошачье мяуканье.

Я не беременна!

Мне хочется думать о чем-нибудь другом. Мне необходимо думать о чем-нибудь другом.

– Что у тебя за толстовка? – спрашиваю я у парнишки.

– Ш-ш!

Я забыла, что мы говорим шепотом. Я беззвучно извиняюсь, просто чтобы он говорил.

Это срабатывает. Спустя пару секунд он тихо говорит:

– Там Эйдан учится.

– Если выжил ты, то мог выжить и он, – высказываю я предположение. – Иммунитет может быть генетическим.

– Моя мама не выжила.

– А что насчет твоего папы?

Паренек пожимает плечами.

– Он был в армии. Погиб, когда я был еще маленький.

Я пытаюсь решить, что сказать дальше, когда резкий щелчок слева от нас прерывает мои размышления. Я разворачиваюсь в сторону звука. Паренек прыгает мне за спину. Спешно нахожу линзу и подношу ее к глазу. Закрыв второй глаз, всматриваюсь в лес.

«Вот оно! – думаю я. – Сейчас все изменится».

Белое пятнышко, изгиб бежевого тела на ногах-ходулях, огромные глупые глаза. Виргинский олень, застывший при виде нас. Я делаю шаг вперед – и сковавший его лед трескается. Олень перебирается через ствол и уносится прочь, задрав белый хвост.

– Что это было? – спрашивает паренек.

Голос у него дрожит.

– Олень, – объясняю я ему.