Книга Северная Корона. Против ветра - Анна Джейн

– Заходи, – сказал ей Никита, заводя в квартиру на третьем этаже: двухкомнатную, с огромной, полностью застекленной квадратной лоджией. С нее просматривалось огромное пустое пространство, на котором только еще планировалось строить новые дома. Дорога и здания располагались чуть в стороне, и от этого казалось, что это место пустынно и безлюдно. А Нику и Нике только того и требовалось – любой человек, окажись он сейчас рядом с ними, оказался бы лишним в их бессловесной идиллии.

– Здесь почти ничего нет, – продолжал Никита, все так же за руку заводя свою светловолосую гостью в комнату, где стоял лишь большой угловой диван нежного кораллового цвета с яркими мандариновыми подушками – под стать молочно-оранжевым стенам. Перед ним на стене висел телевизор. В этой квартире Кларский был всего лишь во второй раз. И здесь действительно почти ничего не было. Нику некогда было обставлять квартиру. Девушку, впрочем, это не смутило, и она тут же решила побывать на лоджии – правда, руку парня она так и не отпустила, а потянула его за собой.

– В следующий раз я приведу тебя в другое место, – пообещал Никита, положив обе руки на ее талию и прижимая спиной к своей груди. На далеком западе, где-то очень далеко, занимался рассвет.

– Какое? – спросила, любуясь им, Ника. Тот факт, что Кларский выглядел несколько иначе, ее не очень-то и смутил. Еще в машине она, конечно, спросила, что с ним, на что он просто улыбнулся и стянул с себя идиотский парик.

– Где тебе понравится. – Ему вспомнилась уютная квартира Карловых.

– Мне и тут нравится, – вздохнула девушка.

Ник чуть не зарычал – в глазах Ники вновь появились проклятые слезы. Из-за них ее голубые глаза казались почти синими.

– Прекрати, – попросил парень, любуясь глазами Ники.

Вскоре свет в тихой квартире погас.

Никита и не думал, что так сильно соскучился по ней, девчонке с малиновыми губами, неожиданно повзрослевшей и невероятно теплой, а еще очень требовательной.

Он все же смог сделать так, чтобы его спутница окончательно прекратила плакать, отдавшись совершенно другим, куда более приятным ощущениям.

Это было похоже на сумасшествие, и впервые за все время пребывания в родном городе Ник смог отпустить воспоминания и жить настоящим.

Одежда слетала на пол, поцелуи становились смазанными, дыхание – неровным, прерывистым, а прикосновения – все более нежными и настойчивыми.

Эта ночь прошла для них под девизом: «Без тормозов и до умопомрачения».

Эти двое так давно ждали друг друга, так много думали друг о друге, что обоим казалось, будто все эти три года они провели вместе, и нет ничего удивительного в том, что сейчас происходит.

Казалось, они забыли обо всем на свете.

Ника, укрытая только одной тонкой белоснежной простыней, уснула лишь под утро, прижимаясь щекой к груди любимого человека. Она слышала, как стучит его сердце, и, как бы странно это ни казалось, наслаждалась им, как любимой музыкой.

Она заставила биться это сердце сильнее.

Девушка и раньше понимала, что может быть настолько счастливой, и не думала, что счастье делает людей глупыми и, что самое интересное, равнодушными к собственной глупости – приятной глупости, ради которой и хочется жить.

Она заснула всего на пару часиков, боясь, что ее Никита куда-нибудь денется, вновь оставит ее одну, потому даже во сне не отпускала его.

А Ник, хоть и лежал неподвижно с закрытыми глазами, не засыпал. Девушка спала, уткнувшись ему в плечо, а он изредка гладил ее по теплой коже. Верный нож привычно лежал неподалеку, хотя его хозяин очень надеялся, что однажды он сможет заснуть спокойно – без оружия.

В эти часы Кларский как-то точно понял, что его выбор был верный.

Гнев, ненависть, ярость – все ушло на задний план, уступив место саднящему чувству любви, но голова его теперь, как ни странно, была холодна.

Он был рад, что после двух шагов вперед он сделал три назад.

* * *

Там, на перекрестке трех дорог, Никита все же смог победить в себе зверя, требующего крови и мести, и пошел против ветра – так, как и хотел его умерший брат.

Далось это решение нелегко – до боли в мышцах напрягшихся рук и до жжения в глазах, внимательно оглядывающих проезжую часть.

«Отступишь? – шипел, плюясь ядом, зверь внутри его, пытаясь вырваться наружу. – Они убьют тебя, избавятся от Насти и от ее ребенка. Так же легко, как уничтожили Марта. И во всем будешь виноват только ты, слабак. Только ты. У тебя есть такая шикарная возможность отомстить, спасти – так сделай это, или ты так сильно боишься? Или хочешь остаться чистеньким? Так почему же я до сих пор не вижу тебя в келье монаха, если ты такой добренький и беленький?».

Никита, чувствуя, что начинает сходить с ума, именно в это время и сделал роковые три шага назад – небольших, неуверенных, но все же сделал. Наверняка со стороны он казался или пьяным, или обкуренным.

«Быть таким, как Март или Макс – не так уж и плохо, – теперь насмешка из голоса зверя почти исчезла, и в нем появились льстивые нотки, – они – сильные. У них есть власть. Почет. Деньги. Их боятся и уважают. Твой братишка делал то, что хотел и…».

«И умер, оставив любимую женщину одну воспитывать их ребенка», – усмехнулся Кларский с обжигающей горечью. Тиски чувств, наконец, стали отпускать, дав возможность мыслить логически и отстраненно. – «Андрей был сумасшедшим. Психом. Иногда он жалел об этом».

«Я смогу убить человека?», – вдруг задал сам себе вопрос Ник. Раньше он не думал об этом. Просто принял как аксиому – да, сможет.

«Легко», – прошептал зверь.

«Я смогу жить с этим?», – всплыл сам собою следующий вопрос.

«Другие же могут», – пожал плечами зверь, пытаясь закрыться от пронизывающего ветра.

Другие… Те, на которых он не хотел быть похожим.

«А долго? И как?».

«Как сможешь», – прошептал зверь тихо.

Ник перевел взгляд серых глаз в высокое безмятежное небо и вдруг подумал, что должны быть какие-то другие способы защитить Настю и Полину и себя самого заодно, раз уж Макс и его люди знают, что он в городе.

Наверняка есть. Просто он еще не думал о них.

И деньги у него есть – они помогут.

И связи – тоже.

Никита неспешно развернулся, продолжая держать в руках скейт, и против ветра пошел назад.

На сердце его, конечно, не было легко, но та давящая тяжесть, с которой он шел убивать и от которой даже слегка подташнивало, пропала. И зверь уполз.

Он не слышал, как аплодировали ему листья, трепещущие в объятиях дерзкого сильного ветра, погрузившись в свои думы.

Никита вернулся на ту же самую лавку, на которой был. И вдруг решил позвонить сестре Насти, чтобы узнать, как она себя чувствует, и пришла ли в себя.