Книга Невинный сон - Карен Перри

Я толкнула дверь. Свет в комнате был слишком ярким и слепил глаза, поэтому я его выключила. Комната была пуста. Я положила сумку и направилась к спальне. Ты, Гарри, распластавшись на кровати поверх одеяла, уже спал. Я не стала тебя трогать. Когда же я легла в постель, ты даже не пошевелился. От тебя пахло виски. В полутьме я вгляделась в твое лицо. Оно светилось покоем.

Да, я чувствовала себя виноватой. Но не настолько, чтобы раскаиваться. Я отвела от тебя взгляд и перевернулась на другой бок. Кажется, я мгновенно заснула.

В следующий раз я отправилась прямо к нему в квартиру, где он уже поджидал меня. Как только мы вошли в комнату и дверь за нами захлопнулась, он схватил меня за руку и развернул лицом к себе. Пожирая меня жадным взглядом, он стащил с меня футболку, потом стянул до бедер юбку и толкнул спиной на кровать. Мы не произнесли ни слова. Он не желал медлить ни секунды, и в его желании сквозила агрессивность, налет жесткости. Он схватил меня за волосы и, запрокинув назад голову, впился зубами в шею. На коже у меня остался след, который потом пришлось долго скрывать.

Солнце спустилось по небосклону, и комнату окутал полумрак. Вдалеке слышался шум автомобилей, сердитое нытье самоката. Но в этой маленькой жаркой комнатке с пустыми стенами и скомканными простынями стояла тишина. Лишь мое дыхание, переплетавшееся с его, хриплым и натужным. Он вдруг потянулся и прижался к моему рту губами.

Когда мы собирались компанией, я на него не смотрела. Я никогда не отвечала на его взгляд. Я смеялась шуткам наших приятелей, улыбалась своим собеседникам. Я с жаром бросалась в любой разговор и страстно в нем участвовала. Я слышала свой смех: он звучал фальшиво. Словно наяву я ощущаю прикосновение его губ к своей груди, капли пота, бегущие по спине, и моя совесть железным обручем туго стягивала мне голову.

Я потеряла интерес к живописи. Пустые холсты смотрели на меня с укором. Кисти больше не признавали моих рук. Час за часом я томилась бездельем. Мне было скучно и не сиделось на месте. Я потеряла способность ясно видеть. Все вокруг казалось туманным, расплывчатым. Я теряла веру в себя.

Я уронила банку с оливками. Стекло разлетелось по кафельному полу мельчайшими осколками, а оливки, будто мраморные шарики, подпрыгивая и переворачиваясь с боку на бок, раскатились по всем углам.

– Что с тобой такое? – спросил ты.

– Ничего.

– Ты сама не своя.

– Не понимаю, о чем ты говоришь.

– Ты рассеянная. И неуклюжая.

Ты обвел взглядом осколки на полу.

– С тобой все в порядке?

Ты погладил меня по спине, и я почувствовала, что ты встревожен и озабочен.

– Со мной все в порядке, Гарри, – сказала я и отодвинулась.

Я опустила голову, чтобы скрыть от тебя лицо, и, опустившись на колени, принялась собирать осколки.

Полутемная, погруженная в тишину комната. Надо мной медленно вращается вентилятор, голова моя покоится на его груди, его рука лениво перебирает мои волосы. Краткий миг покоя перед тем, как я выскользну из-под простыни, оденусь и, оставив его одного, выйду в жаркую ночь.

– Я хочу, чтобы ты осталась, – сказал он.

– Я знаю.

– Но ты не останешься.

– Я не могу.

Он замолчал. Его молчание отдавало злостью и раздражением. Он лежал, не шевелясь, а я чувствовала, как в нем нарастает недовольство.

Это было нечто новое. Растущая в нем потребность побыть со мной подольше. Желание не расставаться. Я ощущала его притяжение. Мне тяжело было уходить, этот уход истощал, лишал меня сил. Мне казалось, что я раскалываюсь на куски, распадаюсь на мельчайшие частицы. И до этого довел меня он.

– Ты можешь от него уйти, – сказал он.

Эти слова словно повисли над нами, пульсируя в сухом, жарком воздухе спальни.

Сколько же это продолжалось? Пару месяцев? Десять недель? Недолго. Если соизмерить со всей моей взрослой жизнью, то это лишь краткий ее отрезок. Но почему мы оцениваем наши любовные романы по временной категории? Сорокалетнее супружество считается успешным. Но ведь порой краткие события оказываются намного значимее и в какой-то мере продолжительнее тех, что тянутся всю жизнь.

Вечер дома. Козимо пришел к нам на обед. Вы с ним обсуждали предстоящее путешествие в Севилью, пока я готовила жаркое из баранины и вареники. Мои руки были перепачканы мукой. В последнее время я старательно посвящала себя готовке. Я хотела как следует тебя кормить, придать тебе сил, укрепить тебя для того, что может между нами произойти. В чем только люди не выражают чувство вины!

Между делом я вполуха слушаю ваш разговор, как вдруг мое внимание приковало произнесенное имя.

– Мне его дал Гаррик, – сказал Козимо.

Я услышала, как ты одобрительно присвистнул.

– Джеймсон 1780, – сказал ты. – Неплохо. Совсем неплохо.

– Верю вам на слово. У меня никогда не было особого интереса к виски. Но я и никогда не смотрел дареному коню в зубы, так что…

Козимо тихонько засмеялся.

– А по какому поводу такой подарок?

– Он разбирал свои вещи. И отдавал то, что не хотел брать с собой.

Я замерла на месте. Я стояла не дыша, вслушиваясь в каждое слово.

– Он уехал?

– Да, уехал. Насколько мне известно, на корабле вчера вечером.

– А вы знаете, куда он отправился?

– Он не сказал. Наверное, домой.

– Непонятно только, где этот дом.

– Это точно.

– Думаете, он вернется?

Я подалась вперед, чтобы услышать ответ, но его не последовало. По крайней мере словесного. Возможно, Козимо покачал головой или пожал плечами.

– Что ж, это в его духе, верно? – с усмешкой в голосе сказал ты. – Таинственный человек. Исчез без следа.

– Точно.

– Козимо, а в чем же все-таки дело?

– Да я в общем-то не знаю. Но думаю… Нет, не знаю.

– Так в чем же?

– Я думаю, тут замешана женщина.

– Неужели? – заинтересованно спросил ты.

У меня задрожали ноги.

– Кто же это? Кто-то из здешних?

– Нет. Хотя я уверен, у него и здесь были интрижки. А у кого их нет? Думаю, эта женщина в его родных краях, где бы они там ни были. Мне всегда казалось, что его кто-то ждет.

Из меня вырвался едва слышный стон – крик боли и обиды. Он меня предал. Этот стон вырвался непроизвольно, и я рукой зажала рот.

– Пойду принесу бокалы, – сказал Козимо.

Он двинулся в мою сторону, и я отвернулась. Чтобы он не заметил моего отчаяния, не заметил, как трясутся мои руки, я стала усердно рубить лук.