Книга Грустный оптимизм счастливого поколения - Геннадий Козлов

Мне тоже пришлось попотеть над разгадкой его профессии. Он как бы что-то мял в руках, потом соединял и выравнивал. В конце концов, я заключил, что он скульптор по глине. Потом эта догадка полностью подтвердилась. Более того, он оказался человеком весьма знаменитым. Его фамилия – Тоширо – в Японии широко известна.

В Москве перед отъездом я среди прочих сувениров купил альбом о народном прикладном творчестве, в котором в изобилии были представлены свистульки, глиняные коровы и другие незатейливые поделки. Я решил показать книгу своему новому знакомому. Интерес японца к коровам оказался невероятным. Он тут же начал перерисовывать их себе в блокнот. Все это время во мне шла внутренняя борьба – подарить попутчику понравившуюся книгу или нет? С одной стороны, подарить было бы красиво и по-нашему. С другой – с подарками у меня уже возникла серьезная напряженность из-за невероятного японского гостеприимства. В конце концов, я решил все же продемонстрировать широту русской души и передать альбом в безвозмездное пользование.

Объяснить суть принятого решения оказалось еще труднее, чем его принять. К тому же японец, видимо, никак не мог поверить в обрушившееся на него счастье. Тогда я пошел на крайнюю меру – расстегнул на нем пиджак, засунул под него книгу и опять застегнул. Японец на время окаменел, а потом пришел в крайне возбужденное состояние от переполнявшего его чувства глубокой благодарности. Было видно, что за всю жизнь он не получал более желанного и неожиданного подарка. Я же был горд как за свой красивый поступок, так и за весь наш трудолюбивый, талантливый и великодушный народ. Перед расставанием мы обменялись адресами, жестами пообещали друг другу поддерживать связи и тепло обнялись.

Следующая встреча с японцем произошла гораздо раньше, чем я мог предположить. Вечером того же дня у меня в номере раздался телефонный звонок, и на языке, отдаленно напоминающем английский, мне сообщили, что за мной приехали и ждут в холле. Это был скульптор со всей своей семьей. Его сын немного знал по-английски, это он и звонил. Я не стал ни о чем спрашивать, так как ни понять, ни тем более ответить он явно не мог. По лицам моих новых друзей было ясно, что меня ожидает что-то приятное, и я решил довериться судьбе.

Мы загрузились в шикарную машину и поехали в неизвестность. Это был целый круиз по крупнейшим отелям. В каждом из них имелись разнообразные украшения, автором которых был мой друг. В одних случаях работы представляли собой целые стены, украшенные причудливым рисунком из керамической плитки, в других – скульптуры, фонтаны и изделия более мелких художественных форм.

Наконец в последней, самой шикарной гостинице «Нью-Утаж» мы поднялись на самый верх в ресторан с прекрасным видом на ночной город, где был устроен торжественный ужин. Еду я даже не стану описывать, замечу только, что все предыдущие банкеты просто померкли по сравнению с этим. Изобилие и разнообразие блюд было столь велико, что казалось, нам не удастся съесть и половины, но качество пищи было еще выше, чем ее великолепный внешний вид, что и определило нашу победу.

После завершения ужина наступил особо торжественный момент. Я понял, что меня ожидает подарок. Скульптор достал сравнительно небольшую красиво упакованную коробочку и принялся ее разворачивать. Его жена подставила руки, чтобы вещь случайно не упала. Мне стало совершенно ясно, что я не ошибся ни когда отказался менять билеты зеленого класса, ни когда дарил книгу с глиняными коровами.

Под бумагой оказался чудесный высокий ящичек из сандалового дерева, а в нем… глиняная чашка. Скорее даже стакан без ручки. Было видно, что это ручная работа, так как стакан был довольно неровным, хотя и неплохо стоял.

Радость моя, признаюсь, несколько поубавилась, но виду я не подал, рассыпался в благодарностях и восхищении от подарка. Настроение после приятной прогулки, великолепного ужина с изысканным французским вином было отличное, и я пригласил всех к себе в гостиницу, чтобы угостить русской водкой. Все было замечательно, вот только разговор никак не клеился. На счастье, я вспомнил о русско-японском разговорнике, что прихватил из Москвы. Пользы от него до сих пор не было никакой, так как издан он был военно-морским ведомством и касался в основной своей части вопросов швартовки судов и построения на палубе личного состава.

Японские фразы были написаны в разговорнике одновременно иероглифами и русскими буквами. Я стал зачитывать их подряд, а моим друзьям предстояло угадать выраженную мысль. Как я ни старался, понять они ничего не могли. Приходилось показывать им японский текст. Прочитав его, они просто покатывались со смеху от моего произношения, хотя мне казалось, оно вполне соответствовало тому, как произносили они сами. Игра так захватила японцев, что расстались мы только глубоко за полночь, убедившись в исключительной полезности разговорника, который я и подарил им на память.

Вернувшись в Москву, я первым делом скупил все книги о глиняных скульптурах и послал их в Японию, а подаренную чашку вместе с ящичком, несмотря на скептическое отношение родственников, поставил на самое видное место в серванте.

Примерно через год в Москву приехал И. Исибаси и, естественно, пришел к нам в гости. Чашку он заметил сразу и, прочитав бумаги из сандалового ящичка, стал интересоваться, где я раздобыл эту вещь. Я напомнил ему о несостоявшемся обмене билетов, коротко изложил историю получения подарка и в свою очередь поинтересовался его ценностью. Исибаси сказал, что чашка дороже всего остального, что есть у меня в доме, но при этом честно признался, что не сможет мне объяснить основания столь высокой оценки. Видимо, у японцев на глиняные чашки свой взгляд. Понял я только, что мой скульптор на родине большой авторитет и дружбой с ним я могу гордиться. С тех пор я храню чашку особенно бережно как достояние японского народа и его древней, пока не вполне понятной мне культуры.

Закончилось мое путешествие в Японию на ее крайнем севере, в городе Саппоро на острове Хоккайдо. Попал я туда под самый конец всемирно известного снежного фестиваля. В центре города все было застроено ледяными замками, драконами и другими скульптурами. Несмотря на свои огромные размеры, все они были сделаны с удивительным изяществом и точностью. Вечером скульптуры искусно подсвечивались и выглядели еще более удивительно и таинственно, чем днем.

Через неделю вся эта красота начала таять, и ее порушили. В одно мгновение произведения искусства превратились в бесформенные груды льда. Видеть это было как-то очень грустно. Печалил не сам факт разрушения, а какое-то более глубокое философское чувство осознания хрупкости окружающего мира, в котором созидание требует больших творческих усилий, а разрушение столь примитивно в своей простоте.

Научная часть программы в Саппоро сложилась весьма удачно. В университете меня приняли с большим уважением и даже выделили для работы отдельный кабинет. Первую половину дня я ходил по лабораториям, а вторую проводил у себя или в библиотеке.

Все помещения в университете отапливаются только днем. Ночью батареи отключают, но зато днем топят так, что приходится открывать окна. Однажды я забыл их закрыть и вспомнил об этом упущении только поздно вечером в гостинице. Вернувшись в университет, я, к своему немалому удивлению, обнаружил там множество людей, в том числе и студентов. Оказывается, многие ночуют прямо в лабораториях, где для этого оборудованы специальные комнаты с двухъярусными кроватями. Для студентов это очень удобно и выгодно, ибо жилье и транспорт в Японии стоят чрезвычайно дорого.