Книга Обретение смысла во второй половине жизни. Как наконец стать по-настоящему взрослым - Джеймс Холлис

Связан ли он с чем-то бесконечным или нет? Таков вопрос вопросов его жизни… Если мы понимаем и чувствуем, что здесь, в этой жизни, мы уже связаны с бесконечным, тогда желания и отношения радикально преобразуются. В конечном итоге мы годимся на что-то лишь потому, что воплощаем собой некую сущность, в противном случае, если нет такого воплощения, тогда жизнь все равно что прошла зря[46].

Для того чтобы обрести, точнее даже сказать воссоздать зрелую духовность посреди эпохи дешевых подделок под духовность, нам прежде всего необходимо поразмыслить не только над тем, что такое духовное начало, но и над тем также, как оно формируется, какую службу может сослужить и что мы можем узнать из его прошлого.

Как отмечал в XIX веке французский мыслитель Огюст Конт, сложная мистерия мира изначально воспринималась в психологически-религиозном ощущении, получившем название анимизм. Происходящий от латинского слова анима, то есть «душа», анимизм становится следствием наивного смешения внешней и внутренней, объективной и субъективной реальностей. Ранние культуры ощущали мир как «одушевленный», иначе говоря, все в нем казалось вместилищем или носителем энергии души. Душа была у дерева (вот откуда взялось выражение «постучать по дереву», словно призыв к «аниме», находящейся в дереве, подстраховать и принести успех и везение). Своя душа была и у земли – ее расположения и изобилия плодов людям нужно было добиваться с помощью ритуалов симпатической магии, вроде принесения в жертву животного или человека, ритуального полового акта на поле или в храме и т. д. Каждый человек – носитель и воплощение души, и люди часто приветствовали ее друг в друге, как в индийском приветствии сложенными вместе ладонями, признавая душу в другом человеке и даже ее переселение из одного тела в другое, как в случае одержимости.

Как мы знаем, начиная с той отдаленной эпохи история человечества развивалась в сторону более четкой дифференциации объективного и субъективного, чтобы не поддаваться чарам проекций или даже галлюцинаций. Как результат, присутствие души переживается все реже и реже, а мир все более и более мельчает, утрачивает свои духовные глубины. Сегодня мы привычно считаем анимистов наивными, возможно даже завидуя одухотворенности, бьющей через край жизненной силе их мира как в его ужасающих проявлениях, так и в благих. Мы считаем себя выше их, хотя по-прежнему держимся суеверий, как их теперь называют, ритуалов отваживания зла, и в свои самые сокровенные мгновения прибегаем к магическому мышлению, выдающему смешение субъективного с объективным, свойственное людям древности. (Достаточно взглянуть, как игроки в боулинг раскачиваются взад-вперед, уже бросив шар.)

Конт также отмечал, что с ростом самосознания Эго на смену стадии анимизма пришла религиозная стадия, будь то боги античного мира или формальные религиозные организации, зародившиеся в Средиземноморье и на Дальнем Востоке. Мы видим, как происходит этот переход от анимистического к религиозному, скажем, на таком примере, когда неукротимая мощь моря олицетворяется в конкретном божестве, Посейдоне, чье имя, кстати, и означает «земли колебатель». Прежде чем отправиться в плавание по «винноцветному морю», мореплаватели гомеровского эпоса почтительно возносят мольбы к этому богу о благоволении, ведь ему не составляет особого труда погубить их на полном опасностей пути.

По мере того как великие религии становятся все менее и менее делом личного восприятия и все более вопросом подчинения индивидуального авторитета корпоративной безопасности, они начинают жить своей собственной жизнью в институционных и культурных формах. И хотя личность по-прежнему подвержена глубокому влиянию этих культурных форм, интернализированных как комплексы аффекта, ценности и реакции, в большинстве своем люди все дальше отходят от опоры на личное откровение, склоняясь к заимствованным постулатам веры, а не самоочевидности первоначального переживания. К середине XIX века многие выдающиеся мыслители – от Кьеркегора до Ницше и Достоевского – пришли к выводу, что «боги умерли». Их утверждение, однако, было, скорее, психологическим еще до появления психологии, какой мы ее знаем теперь, а не метафизическим. Иначе говоря, они были свидетелями психологической реальности того, что у большинства их современников культурные формы богов и связанные с ними системы ценностей уже более не пробуждали непосредственности личного опыта. Утрата связи с душой принесла с собой ощущение отчужденности, растерянности, пробуждала ностальгию, с одной стороны, и нервозную эскалацию светских суррогатов наподобие сциентизма и материализма – с другой.

Такие перемены были встречены Контом с воодушевлением. В его понимании, это был «прогресс» в направлении эпохи позитивизма. Ничто не может считаться заслуживающим доверия до тех пор, пока не получит объективного подтверждения – таким было его понимание позитивизма. Главным же критерием достоверности был разум, на который с такой готовностью полагалась современная ему наука. Бесспорно, наука наделила человека средствами комфорта и контроля, дав возможность управлять материальными условиями жизни. Однако взгляд XIX века на материальный и научный прогресс как на форму духовной эволюции оказался наивным и односторонним, особенно в свете недавней истории. Достижения науки не только внесли свой вклад в то, что минувшее столетие оказалось самым кровавым в нашей и без того удручающе-кровопролитной истории. Поверив несостоятельным богам модернизма, современное человечество оказалось без руля и ветрил среди моря материализма, заодно со своими корпоративными образованиями и сфабрикованными отчетами, правительствами, основанными на лжи, и интеллектуалами, у которых на уме лишь желание воздвигнуть памятник своим неврозам.

И пусть мы по-прежнему снисходительно взираем на древний анимизм – по крайней мере, тот мир, в отличие от нашего, обладал куда большим духовным зарядом. Человек древности понимал, что и его выживание, и самый смысл существования зависел от способности прочитывать знамения незримого, проявленные в мире зримом. Поэтому анимисту приходилось разгадывать знаки природы не только для того, чтобы выжить физически, но и для того, чтобы почтительно выверить свои действия и поступки с ощущаемыми духовными силами. Мы же, ограничив современное чувство истины тем, что может быть проверено физически, тем самым отгородили себя и от сокровенных глубин, сделали свой мир бездуховным во многих и многих сферах.

В особенности эта тенденция видна в том, как ограничивается современная психотерапия поведенческими модификациями, когнитивным репрограммированием и фармакологией. Это все продуктивные подходы, но сами по себе поверхностные и непреднамеренно обесценивающие глубину нашего существования. В теологии, обращенной к массовому сознанию, обнаруживается та же ересь, что и в психологии, а именно образ принимается за энергию, которая вдыхает в него жизнь. Так и получается, что люди прибегают к формам верований, не зная той духовной борьбы, которую эти формы призваны олицетворять, или подражают стереотипам поведения, не задаваясь вопросом, действительно ли те служат полноте жизни. Как следствие, образ божественного необходимо или защищать, а заодно и те исторические притязания, что ему приписываются, или же просто отвергнуть как не имеющий никакой ценности в современном мире. В любом случае мир соскальзывает к бездуховности, взывая к «реанимации», а человек оказывается жертвой мировоззренческих систем, застывших в узости своих взглядов, закрытых для широкого диалога. Тайна мироздания упраздняется и, следовательно, делается несущественной. Это все равно что ходить в школу, чтобы уклониться от подлинного образования[47], посещать в церковь, чтобы не знать религиозного переживания, посещать сеансы психотерапии, чтобы никогда не познать реальности психе. Все эти подходы на деле встречаются сплошь и рядом, хотя в основном на бессознательном уровне, и приводят ко все большему отчуждению от тайны, а также обедняют жизнь своим безразличием к непосредственному переживанию и личному авторитету.