Книга Третий рейх - Роберто Боланьо

— Когда Горелый успел прочесть этот талмуд, если он целый день занят на работе.

— Не преувеличивай, с велосипедов уже ничего не выжмешь.

— Ну и что, дел у него все равно полно. Я как-то помогал ему, целый день провел на солнцепеке и знаю, что это такое.

— Помогал? Ты просто искал подходящую иностраночку, чтобы закрутить с ней, так что не рассказывай мне сказки.

— И это тоже…

Все возрастающее превосходство Ягненка над Волком не вызывало сомнений. Я предположил, что с последним случилось нечто из ряда вон выходящее и это нарушило, пусть ненадолго, прежнюю иерархию между ними.

— Горелый ничего не читал. Просто я запасся терпением и постепенно объяснил ему все правила.

— А потом он их прочел. Он снял копию с правил и по вечерам сидел в баре и учил их, да еще подчеркивал места, которые его особенно заинтересовали. Я думал, он собрался сдавать экзамен на водительские права, вот и зубрит, но он сказал, что нет, это правила игры.

— Ксерокопия?

Оба кивнули.

Это меня озадачило, поскольку я правила никому не давал. Существовало два возможных варианта: первый, что они ошибаются и неправильно поняли Горелого, либо он наплел им с три короба, чтобы они только отвязались; и второй, что все это чистая правда и Горелый без моего разрешения унес правила, чтобы снять с них копию, а на следующий день незаметно возвратил их на место. Пока Волк с Ягненком высказывали свои соображения по другим вопросам (достоинства моего номера, его цена, чем бы они здесь занялись, вместо того чтобы терять время на всякие «паззлы», и тому подобное), я размышлял над тем, была ли у Горелого реальная возможность вынести из номера руководство и, сняв копию, на следующий день вернуть его на место. Никакой. За исключением последнего раза, он неизменно появлялся в просвечивающей насквозь майке и коротких либо длинных штанах, где было так же невозможно спрятать увесистую книжицу, занимавшую чуть ли не полкоробки. К тому же, когда он приходил или уходил, я всегда его сопровождал, и если трудно было заподозрить в Горелом тайные намерения, то еще труднее было представить, что я мог не заметить изменений в его внешнем облике — какой-нибудь предательской выпуклости, пусть даже небольшой — после прихода или перед уходом. Логика указывала на то, что он невиновен; осуществить такое было просто физически невозможно. И тут напрашивалось третье объяснение, простое и одновременно тревожное: кто-то другой, имеющий отношение к гостинице, побывал в моем номере, воспользовавшись служебным ключом. По моему разумению, единственным, кто мог бы это сделать, был муж фрау Эльзы.

(Стоило только представить себе, как он ходит на цыпочках среди моих вещей, и у меня сразу защемило под ложечкой. Я воображал его высоченным, худым как скелет и без лица, вернее, с лицом, закутанным во что-то, напоминающее темное расплывающееся облако. Он рылся в моих бумагах и моей одежде, прислушиваясь к шагам в коридоре и гудению лифта; десять лет этот сукин сын выжидал, терпеливо выжидал нужного момента, чтобы выпустить на меня своего подпаленного пса и растерзать…)

Какой-то стук, показавшийся мне вначале странным, а впоследствии — пророческим, вернул меня к действительности.

Стучали в дверь.

Я открыл. Это горничная принесла чистые простыни. Я довольно неохотно впустил ее, ибо она явилась в самый неподходящий момент. Мне хотелось, чтобы она побыстрее сделала свою работу, получила на чай и выметалась, а мы бы с моими испанцами еще поговорили о том о сем и я задал бы им кое-какие вопросы, которые, на мой взгляд, не терпели отлагательства.

— Постели их сразу, — сказал я горничной. — Грязные я утром отдал.

— Кого я вижу! Как дела, Кларита? — Волк развалился на кровати, подчеркивая тем самым свой статус гостя, и лениво помахал ей рукой.

Горничная, та самая девушка, что, по словам фрау Эльзы, желала моего скорейшего отъезда, заколебалась, словно по ошибке попала не в тот номер, и этих нескольких секунд оказалось достаточно, чтобы ее притворно опущенные глаза обнаружили Ягненка, по-прежнему сидевшего на ковре и радостно приветствовавшего ее, и сразу же застенчивость или недоверие (а может, страх!), охватившее девушку, едва она переступила порог моей комнаты, как рукой сняло. Она с улыбкой ответила на приветствия и приготовилась, заняв стратегическую позицию у кровати, перестелить простыни.

— Слезай, — приказала она Волку. Тот прислонился к стене и начал дурачиться и корчить рожи. Я с любопытством наблюдал за ним. Его гримасы, поначалу всего лишь нелепые, постепенно обретали цвет, лицо с каждым разом становилось все темнее и темнее, пока не превратилось в черную маску с небольшими вкраплениями красного и желтого.

Одним рывком Кларита расстелила простыни. И хотя ее лицо оставалось невозмутимым, я понял, что она нервничает.

— Осторожно, не урони фишки.

— Какие фишки?

— Те, что на столе, от игры, — разъяснил Ягненок. — Ты способна вызвать землетрясение, Кларита.

Не зная, продолжать ей уборку или уйти, она избрала третий вариант и просто застыла на месте. С трудом верилось, что эта девушка — та самая горничная, что составила обо мне такое плохое мнение, что именно она смиренно принимала от меня деньги и боялась раскрыть рот в моем присутствии. Теперь же она вовсю смеялась шуткам и отпускала выражения вроде «никогда не научитесь», «вы только взгляните, что тут творится», «какие же вы неаккуратные», словно номер снимали Волк с Ягненком, а не я.

— Ни за что не стала бы жить в такой комнате, — заявила она.

— Я здесь тоже не живу, а временно остановился.

— Все равно, — махнула рукой Кларита. — Просто прорва какая-то…

Позже я понял, что она имела в виду свою работу, то, что номер приходится постоянно убирать; но тогда я почему-то принял это на свой счет, и мне стало грустно оттого, что даже совсем молоденькая девушка вправе отпускать критические замечания по поводу моей ситуации.

— Мне надо поговорить с тобой, это важно. — Волк обошел вокруг кровати и уже безо всяких ужимок ухватил горничную за руку. Она вздрогнула, словно ее укусила гадюка.

— Потом, — проговорила она, глядя на меня, а не на него с растерянной улыбкой, как будто добивалась моего одобрения. Только что я должен был одобрить?

— Сейчас, Кларита. Мы должны поговорить сейчас.

— Именно что сейчас. — Ягненок поднялся с пола и бросил одобрительный взгляд на пальцы, стискивающие руку девушки.

Ах ты, маленький садист, подумал я; сам-то побаивается причинить ей боль, но с удовольствием наблюдает, как это делает другой, и еще подбрасывает дров в огонь. Потом мое внимание вновь привлек взгляд Клариты; он уже вызвал однажды у меня интерес во время злополучного инцидента со столом, но так и остался тогда на втором плане, возможно потому, что его заслоняли глаза фрау Эльзы. И вот теперь он возник передо мной вновь, застывший и безмятежный, как средиземноморский (африканский?) пейзаж на открытке.