Книга Внедрение - Иэн Уотсон

— А подмастерье колдуна бродит по деревне с невменяемым видом. Он понял, что не станет наследником этой навозной кучи.

— Это не навозная куча, ты, белый негр! — прорычал Пьер.

Честер презрительно рассмеялся.

Примерно через полчаса женщина убежала в деревню. Однако Пьеру пообещала, что вернется.

Так как никто не собирался заняться телом умершей — а больше его нельзя было оставлять рядом с ребенком — Честер в конце концов унес его из хижины подальше в джунгли и пристроил между ветвей кривого дерева. Похороны пришлось отложить, пока не спадет вода. Или тело сожгут соплеменники — в зависимости от того, как у них принято справлять погребальный обряд. Вернувшись в хижину, он рухнул на подстилку рядом с монстром, брезгливо поежившись, мечтая отоспаться хоть немного. Сухого места было не найти.

Позже, когда солнце уже совершало вторую половину пути по небосклону, на пороге появился Пьер со связкой вяленой рыбы и каких-то разваренных или размоченных корней, вручив эту снедь Соулу.

Соул разделил трапезу вместе с двумя компаньонами — и только тут ощутил, как он был голоден. Каждая рыбка, каждый корень казались даром небес. Он не ел — он вкушал, с жадностью ребенка, сосущего материнскую грудь.

Когда они закончили есть, Пьер спросил:

— Ну, что скажешь, Крис? — В голосе его были холод и грусть. — Получается, американское правительство разрушило собственную дамбу, чтобы спасти горстку индейцев? Забавная получается история.

Соул собрался с духом и рассказал ему все.

Последующий исповедальный эпизод — «момент истины» — оставил у Соула чувство вялости и пустоты. Словно бы он вновь попал в некую эмоциональную зависимость от этого француза, где-то в дальнем и темном углу своего подсознания. Но он не был в зависимости. Он был свободен. Вопрос состоял лишь в том, чтобы подтолкнуть Пьера к объективному признанию случившегося, поскольку Пьер имел влияние на Кайяпи. Откровенное признание было необходимо, чтобы выйти на нормальный уровень общения. Так, по крайней мере, оценивал ситуацию сам Соул. Хладнокровное изложение фактов явно не удовлетворило бы Пьера.

Том Цвинглер не усматривал всех этих тонкостей и принял публичную исповедь с нескрываемой неприязнью к подобного рода зрелищам и даже с презрением — сам, однако, отнюдь не уверенный в себе, на этой стадии переговоров. Без рубинов Цвинглер имел вид воина, потерявшего доспехи, и вид этот говорил о том, что он надолго выбыл из игры.

Соула самого чуть было не добило это вынужденное признание — и кому! — своему бывшему другу и любовнику Айлин. Человеку, который дал жизнь его сыну.

Пьер вышел — обдумать сказанное или просто «переспать» его.

Соул тщетно искал покоя своему изможденному телу. Перенапряжение давало о себе знать. Честер проснулся, когда он забрел в хижину во второй раз, и Соул занял его место на соломенном ложе. Он заснул рядом с новорожденным.

Вертолет так и не прибыл.

Женщина возвратилась из деревни накормить ребенка, когда взошли звезды.

Пьер держался в стороне, приблизившись лишь для того, чтобы пополнить их провиант очередной порцией вяленой рыбы и корней. В этот раз пища туземцев уже не вызвала прежнего восхищения. Он отказался обсуждать вопрос о сферцах и торговле мозгами. Тем более, все это казалось очень далеким здесь — по колено в воде, в чужих сумерках. И в близком чужом рассвете.

Цвинглер мрачнел на глазах. Время от времени он машинально сверялся с часами. Однако чем больше уходил в себя американец, тем более воодушевлялся Соул. Проблема со сферцами представлялась фантастической интерполяцией между уединенной крепостью мира Видьи и столь же изолированной реальностью народа шемахоя. Два этих особых мира прочно и явно связались в его голове.

Соул отправился в деревню, озираясь по пути, наблюдая возрождавшуюся жизнь племени и с каждой минутой все более поражаясь его разумному устройству. Женщины плели сети, обвивая особым образом жгуты из листьев — по словам Пьера, подражая тем самым космосу, структуре созвездий. Ведь звезды плавали в небе, урожай света собирался, захватывался в воображаемые линии, так же и рыба должна была заплывать в тенета, привлекаемая этими подражательными линиями, запутываясь в них плавниками. Женщины же коптили рыбу, которую старательно потрошили мужчины, ибо извлечение внутренностей было мужской обязанностью, хотя последние не отличались опрятностью, оставляя возле хижин груды гниющих кишок, осаждаемые легионами мух. Хотя, с другой стороны, может быть, именно это спасало от проникновения мошкары в жилища.

Местные мальчишки играли в камешки с небольшими окатышами и пустотелыми продырявленными тыквами, и победитель плясал, громыхая наполненной тыквой, точно маракасом. Девочки старались схватить камешек, выпавший из дыры. Естественно, мальчик в ходе кратковременного триумфа терял часть своего выигрыша, что не упускалось из виду стремительными охотницами, хватавшими добычу, в то время как их друзья и подружки изо всех сил старались им помешать. Все это приводило к «смешилкам» со шлепками и щекоткой — обычной прелюдии сексуальных игр и вместе с тем испытанию на стойкость.

Кайяпи и Брухо оставались в уединении до наступления вечера третьего дня. Затем молодой индеец появился на пороге с видом усталым и в высшей степени загадочным. Он был похож на стайера на финише. Кайяпи созвал толпу, с края которой маячил ученик колдуна, с тем же бледным лицом, словно одержимый неизвестной науке ментальной проказой.

Когда народу собралось достаточно, Кайяпи вошел в хижину и вывел за собой старика. Кровь запеклась на его носу и губах сухой черной коркой, обсиженной мухами, смахивать которых у шамана не было сил. Его раскраска потекла, и он стал походить на комок раздутого пластилина с лобком из перьев макао или на упавший в лужу воланчик для бадминтона.

Старый шаман посмотрел на грязь, оставшуюся от потопа, и улыбнулся.

И следом за ним, с нарастающим воодушевлением, загоготало все племя шемахоя.

Расхохотались они не на шутку, смех раскатился по пустоши, отгоняя последних гремлинов наводнения. Из всего мужского народонаселения один только наследник Брухо отказался смеяться, сохранив суровое, натянутое выражение лица, — и вскоре увильнул куда-то в сторону, поджав хвост. Кайяпи гомерически расхохотался ему вослед, окончательно убрав соперника со сцены.

После чего Брухо с Кайяпи торжественно направились в хижину, где лежал ребенок.

Кайяпи выгнал Честера и Цвинглера за дверь категоричными жестами, взял старика под руку и проводил внутрь. Соул приблизился к Пьеру.

— Что они собираются делать с ребенком? Не знаешь?

Пьер только пожал плечами, столь же неприступный, как и Кайяпи.

Они оставались внутри долгое время — пока не появились звезды и свет луны не упал на вырубку. Честер и Цвинглер стояли бок о бок с индейцами, взволнованно прислушиваясь. Честер все крутил свое стреляющее дротиками пневматическое ружье, а Цвинглер, не изменяя привычке последних дней, поглядывал на циферблат. За исключением жертвенных огней на платформах, это было точное повторение того, что случилось три дня назад во время потопа и рождения ребенка. Спустя некоторое время из-за дверей донесся громкий стон, которому вторила собравшаяся в отдалении толпа женщин племени: за время последних событий им доставалась роль исключительно безмолвных наблюдателей. Это был подражательный стон — стон роженицы, на который мужчины племени отвечали коротким лающим смехом.