Книга Новорусская баллада - Михаил Высоцкий

– Встречались среди нас и отступные люди, ибо ведомо, что средь любых благодетелей найдется место пороку, ибо мир наш несовершенен. Прельщали их девицы-красавицы, давали они волю искушениям, самому святому изменив – дружбе воинской да слову данному. Но коли прознавал кто из нас про отступников сих, не было им среди нас больше места. Ежели грех их невелик был, уходили они из дружины, без почета, но и без кары суровой, все же не забывали мы тех, кто спину в бою прикрывал, от смерти верной спасая. Но ежели тяжкий грех свершался дружинником, яко убийство невинного али речи, князя несправедливо обличающие, не было пощады отступникам. Выходил тогда Храбр Турыч перед строем, и, понурив голову, слово держал, где прощения просил за грех свой, за ошибку, что не прознал отступника вовремя, принял его в дружину, за сына своего принял. И отвечали мы тогда воеводе своему по обычаю – что не было его вины, что на всех нас вина лежит, он же, Храбр Турыч, из нас самый достойный, не должен себя корить. После сих слов шли мы карать отступника, не как друга былого, а как врага лютого, что лишь притворством одним из дружинников стал. Таковы у службы нашей законы были неписаные…

И Олег делился воспоминаниями из своей, долгой и полной событиями, жизни.

– …и раздается звонок. Я дверь открываю, а во дворе воронок стоит, и два таких темных товарища у дверей. Стоят, нервно курят. Спрашивают, не тут ли «товарищ Гореминский» живет, я в тридцатые горы по паспорту именно Гореминским был. Ну, я и отвечаю, что это я. А они мне в ответ: «Товарищ Гореминский, органы получили достоверные сведения, что никакой вы не товарищ, а самый настоящий иностранный шпион и диверсант, а потому сдавайте паспорт, партбилет, и проследуйте за нами. Соответствующие органы и советский суд, самый справедливый и гуманный суд в мире, с вами разберутся». Ну, я такую наглость, понятное дело, не стерпел. Будить меня посреди ночи, и Иришку мою будить, я тогда с одной актриской сожительствовал – это выше моего терпения. Послал я их, сначала вежливо и почти без мата, дверь перед носом захлопнул, думал, поймут. Не-а, не поняли. Стучат, кулаками, орут, соседей всех перебудили. Мол, «выходи, враг народа, хуже будет». Ну я вышел. Стало хуже. Им, понятное дело, не мне. Всех троих выпил, и тех двоих, и водителя за компанию. Не только кровь, а и ауру всю высосал. Подчистую. Машину отогнал, чтоб вид из окна не портила, и бросил прямо на Красной площади, а сам домой прилетел. Досыпать.

– Утром выхожу на работу – а на меня все, как на покойника, смотрят, – весело усмехаясь, рассказывал вампир. – А спросить боятся. И на работе вдруг оказалось, что меня уже вроде как и вычеркнули – пришлось срочно назад вписывать, извиняться. Только свой кабинет занял, я тогда в каком-то комиссариате отделом связей с заграницей заведовал, как вваливаются, нахалы. Морды плеч шире, волками на меня смотрят, заявляют: «товарищ, проследуем за нами, поговорить надо!» Ну надо, так надо, проследовал, настроение-то хорошее, крови напился. Завели меня в какой-то подвал, на стул посадили, лампу в лицо, и спрашивают – так-то и так-то, что с товарищами случилось, которые за тобой ночью посланы были, и чьи обескровленные тела утром в машине нашли у самого Кремля? Ну, я пожал плечами, и честно ответил: «вампир, наверно, выпил!» А они разозлились, орут, мол, с нами шутки плохи, вампиры – поповские выдумки, религия – опиум для народа, признавайся, а не то… Решили они на мне показать, что за «а не то» такое, ну и я, чисто из самообороны, их тоже выпил. Не пропадать же добру. Возвращаюсь на работу – а меня уже снова вычеркнули! Хоть из кабинета не выходи! О, как они там плясали, как извинялись, мол, еще раз ошибочка вышла, прощения просим… Ну, вернулся я. Сел, сижу. Работаю.

– Уже к вечеру дело шло, заходит бочком ко мне серенький такой, стучится: «можно?» Пришел, сел, бумажкой какой-то махнул, о здоровье Иришки справился, и спрашивает, правда ли, что я с разными иноземцами дела веду? Я его чайком угостил, и говорю – правда, по долгу службы положено. А он и уточняет – а не предлагали ли мне на иностранные разведки работать, да против строя коммунистического диверсии вести? Я честно ответил – и это правда, не раз предлагали, и тут, и когда я за границей мотался. Он аж побелел, хоть и без того серым был. Дальше расспрашивает, мол кто, когда, что я ответил – я честно ответил, меня попросили их не выдавать, а я человек слова, пообещал – сделаю, тем более они мне деньги хорошие платят, инвалютой. Белее мела стал. Спрашивает, не знаю ли я, что с теми двумя, что ко мне раньше приходили, случилось. Ответил – валяются в подвале соседнего дома, дохлее некуда. Последние краски исчезли, серому-то тоже отчет давать, как представил, что он там напишет… «Вел долгие беседы за чашкой чая один на один с добровольно сознавшимся иностранным шпионом, признавшимся в пяти убийствах сотрудников народного комиссариата…» За такой отчет и самому можно куда не надо угодить. Поблагодарил за помощь, попрощался, заикаясь, из кабинета выскользнул, и больше я его уже не видел.

– А ночью мой дом штурмовая бригада на танках окружила, и стрелять собрались… Ничего не поделаешь. Пришлось всех выпить. Всю танковую роту. Не корысти ради, а лишь из соображений самообороны. Утром меня в Кремль вызвали. К главному. Торжественный прием устроили, с почетным караулом, как положено. Поговорили мы с ним по душам, он пообещал, что меня больше трогать не будут, я тоже пообещал аппетиты свои сдерживать, не пить больше никого без предварительного уведомления соответствующих органов…

Осмелевший в последнее время Любослав тоже попытался о чем-то рассказать, но буквально через пару минут ему пригрозили (совместно Колян, Толян и Олег), что если он немедленно не замолчит – всю остальную дорогу будет тяжелый рок слушать. Угроза страшная, так что пришлось Любославу замолкнуть. А ведь он только успел рассказать о том, как Перун-Громовержец с Сварожичем-Палящим на спор первые двенадцать кубков вина по очереди выпили, еще жалких восемьдесят восемь кубков на брата, и рассказ бы дошел до кульминации… Молчал и ворон. Как новенькому в компании, слово ему было еще не положено.

Весь день за окнами тянулась степь. С альвами, сошедшими с ума в разных позах. Не произошло больше ровным счетом ничего, тишь, да гладь, да божья благодать. После переполненного событиями прошлого дня это вызывало странные ощущения, каждый задумался о своем месте в системе мироздания, о той лепте, что он вносит в счастливое окончание похода.

Любослав вообще запутался в своих ощущениях, еще бы, попасть на старости лет в такую передрягу, да еще и по собственной инициативе… С одной стороны вроде бы все плохо – им командуют, как хотят, тащат, куда не просил, волокут за руки-ноги, как мешок с репой, да еще и под дождем. А с другой – как-никак, волхв своих богов в живом виде повстречал, а что это, как не венец жреческого служения?

Похожие чувства испытывал и Всемир. Радость от того, что он, с настоящими иноземными богатырями, способными с одного выстрела взорвать бессмертного альва, едет спасать мир от страшной напасти. Но и грусть-тоску, оттого, что его, бывшего дружинника князя, а затем известного по всему Китежградскому княжеству богатыря, считают за мальчика для битья, ни капельки не уважают, плюс еще и не упускают шансов насмеяться. Особенно Олег, хотя вампир, как уже Всемир заметил, ко всем так относится, включая даже «всесильных» богов.